МИКОЛА РОМАНЧЕНКО

ДИАЛОГ ВОЗЛЕ ОБЕЛИСКА

От Волги и предгорий Кавказа до Берлина, Праги, Вены и Белграда высится много обелисков — скромных памятников павшим героям. А сколько еще не отыскано имен тех погибших воинов, которым следует поставить памятники!

Под каждой плитой, под гранитным или деревянным надгробьем, под каждым памятником захоронено сердце человека, которое любило и ненавидело, страдало и радовалось, звало вперед, чтоб осветить в бою своим побратимам дорогу, а в случае опасности прикрыть их ценой собственной жизни.

Свое повествование о чекисте Павле Огданском я начну с диалога возле обелиска. Не для того, чтобы настроить читателя на грустный лад, а чтобы еще раз напомнить людям, какой первоцвет мы потеряли из своего сада в дни страшного лихолетья войны. Чтобы наша молодежь, которая сегодня учится, работает и весело отдыхает, не забывала, кому она своими радостями, всем своим счастьем обязана. Чтобы и заслуженные ветераны помнили о своих однополчанах, с которыми вместе сражались и которые не дожили до наших счастливых дней.

Я стою на тихом поле северной окраины Лычаковского кладбища, где вечным караулом застыли ряды солдатских надгробий. Стою возле обелиска своего ровесника Павла Огданского.

— Я знаю, Павел Родионович, что ты родился 10 апреля 1921 года.

— Да, — подтверждает краткая надпись на граните.

— Знаю о том, что ты родился в селе Мостки Ворошиловградской области. Что ты был пятым, самым младшим ребенком в крестьянской семье. Что ты малышом остался без матери.

…Была у тебя, Павел, сестра Галя, заменившая мать. Как душевно воспеты в украинских народных думах и легендах наши славные сестры. Она качала тебя в колыбели, ухватившись тонкими ручками за веревочки. Она тебя вынянчила, ты для нее стал братом и сыном. И когда тебя, тридцатилетнего, уже после войны подкосила коварная пуля, она слегла. Никак не могла понять, почему семь лет спустя после войны убивают людей. Она пережила ужасы военных лет, видела, как гитлеровцы расстреливали, вешали, жгли живьем стариков, женщин и детей, как глумились над девушками, как, удирая из Мостков, захватили старого отца, Родиона Семеновича, чтобы вывел их безопасной дорогой из окружения. А он, Родион Семенович, словно легендарный Сусанин, повел врагов не той дорогой, направил их на партизанскую засаду. Много было тогда перебита гитлеровцев, много взято в плен. А мостковский Сусанин, старый Родион Огданский, чудом уцелел и возвратился в село.

Да, то были страшные годы войны. А сейчас, после жестокой напасти, зачем это зло? От тяжелой печали и отчаяния сестра Галя умерла…

— Как ты учился, Павел, где работал до вступления в армейские ряды?

На эти вопросы дают ответы личное дело майора Огданского, сообщения его отца, письма сестры.

Окончив семилетнюю школу, работал заведующим клубом, бухгалтером. Потом учился и снова работал. Последняя предармейская должность — заведующий загсом. Тогда ты впервые закурил и был строго отчитан отцом: «А не дыми ты, пока не вырос». — «Как это не вырос? — возражал ты. — А почему меня заведующим назначили? Я же должен выглядеть серьезным. А все серьезные люди курят».

Недолго вился тот юношеский папиросный дымок. Перед войной призвали в Советскую Армию. Попал сначала в Узбекистан, а потом на север, под Ленинград. Хорошо учился военному делу, сразу обратил на себя внимание командиров.

— Как же ты, Павел, встретил войну?

— В полной боевой готовности, — отвечает твоя жена, которая тогда, в сорок первом, наклонилась над твоей больничной койкой, когда ты, застонав, пробудился от послеоперационного сна. — Павел мужественно сражался на Ленинградском фронте с первых дней нападения фашистов. Сначала ему везло, но потом в жаркой схватке перебили ключицу правой руки. Это был, — продолжает Тамара Афанасьевна, — первый раненый, принятый в наш эвакогоспиталь, располагавшийся в центре Ленинграда, в гостинице. Здесь он пролежал полгода. После выписки его направили в политучилище и вскоре назначили политруком бронепоезда. А с начала сорок третьего Павел стал чекистом. В марте того же года, после жестокой бомбардировки Ленинграда, я потеряла связь с Павлом. В январе сорок четвертого мы снова увиделись, и война больше не разлучала нас. Мы пережили блокаду, страшный голод. Там, в сорок четвертом, у нас родилась дочь Алла, которую до сих пор иногда в шутку называем блокадной.

— Что же делал Павел Родионович в осажденном Ленинграде?