Родни складывает руки на груди:

– Думаешь, это произойдет в ближайшее время? Между прочим, вчера мэр объявил чрезвычайное положение.

– Финн сказал, что в городе всего девятнадцать случаев заражения.

Родни смотрит на меня так, словно я только что призналась, будто все еще верю в Санту: со смесью недоверия и жалости.

– Я одолжу тебе один из своих рулонов туалетной бумаги, – заверяет меня он.

И тут я замечаю за его спиной нанесенные на стену шесть различных оттенков золотой краски.

– Какой тебе больше нравится? – проследив за моим взглядом, интересуется Родни.

Я указываю на полоску краски посередине странной композиции.

– Что, правда? – прищурившись, уточняет он.

– Подо что ты собираешься покрасить стены в золотой?

– Под предаукционную выставку средневековых рукописей.

– Тогда вот этот. – Я киваю на полоску рядом с той, на которую указала чуть ранее. Они ничем не отличаются друг от друга. – Сходишь со мной в «Святого Амвросия»? – умоляю я.

Это кафе на верхнем этаже нашего здания, где подают сэндвич с прошутто и моцареллой, который может стереть из моей памяти выражение лица Евы.

– Не могу. Сегодня у меня на ланч попкорн.

В комнате отдыха есть бесплатный попкорн и микроволновка, и в самые горячие деньки это и есть наш ланч.

– Родни, мне конец, – слышу я собственный голос.

Он берет меня за плечи, разворачивает кругом и подводит к зеркальной панели на противоположной стене, оставшейся от предыдущей выставки.

– Что ты видишь? – спрашивает он.

Я смотрю на свои волосы, которые всегда казались мне слишком рыжими, всматриваюсь в собственные голубые глаза со стальным отливом. Помада на губах стерлась. Цвет кожи вполне можно назвать по-зимнему призрачно-белым. На воротнике своей блузки я замечаю странное пятно.

– Я вижу в отражении того, кто может навсегда распрощаться со своим повышением.