Затем и двум Ленам стало хуже. Светлана крепилась из последних сил и с затаенной, черной надеждой прислушивалась к себе: а она – как? Не стало ли ей хуже? Она очень надеялась, что умрет первой и боялась, что не успеет.

За свою не очень долгую жизнь она чему-то научилась: могла позабавить малышей, развеселить их чтением интересной книжки, увлечь рисованием или лепкой, придумать новую игру, мягкими уговорами заставить съесть суп… Но она не умела объяснять детям, что они умирают.

А-Эр-Си-66 проявил милосердие: через час после смерти Пети она потеряла сознание, успев почувствовать, что принимает это с благодарностью.

Карлов шел по коридору Московского управления ФСБ. Гладко выбритый подбородок (второй комплект бритвенных принадлежностей хранился в рабочем кабинете) гордо поднят, плечи расправлены, левая рука – у бедра, как у кавалериста, придерживающего шашку, правая – свободно ходит вверх-вниз в такт шагам.

Сшитый на заказ, пиджак полностью повторяет контуры мускулистого, без единого грамма жира, тела; брюки ниспадают на ботинки красивыми складками. Карлов не носил костюмов, купленных в магазине. Рукав пиджака слегка приподнимается; дорогая, но неброская запонка отбрасывает на стены и ковер золотые искры.

Генерал точно раздваивался и смотрел на себя со стороны. Он давно знал: лучший способ сосредоточиться – думать о мелочах, например, о том, как выглядишь. Хотя, если разобраться, это вовсе не мелочь: уверенный вид неминуемо рождает и внутреннюю уверенность в себе, без которой трудно рассчитывать на успех.

Он не особенно верил в образ, растиражированный множеством фильмов и книг – этакого «серого кардинала», тщедушного и разбитого ревматизмом бесполого существа, приводящего в действие пружины закулисной политики. Карлов хорошо знал, что «серые кардиналы» так и остаются безликими и серыми; век их короток, а участь, как правило, незавидна.

Сотрудники, встреченные им в коридоре, вежливо кивали; и Карлов чувствовал, что если бы не правила приличия, ему бы кланялись. Он отвечал на кивки: одним – легким движением бровей; другим – уголком рта; но рассчитывать на рукопожатие никому не приходилось.

Он без стука вошел в приемную председателя. Секретарь вскочил со стула и вытянулся по стойке «смирно». Карлов остановился на середине приемной:

– Доложите, что я здесь.

Приемлемый компромисс между возможностью зайти к председателю без стука и униженным сидением на стуле в ожидании, когда тебя заметят.

Секретарь доложил шефу по селектору и без паузы произнес:

– Проходите, вас ждут!

Карлов подождал, чтобы секретарь открыл перед ним дверь кабинета.

В обращении с младшими чинами предпочитая холодную вежливость, панибратского и сокращавшего дистанцию «ты» он удостаивал только собственного референта.

Карлов вошел в кабинет председателя.

Евстафьев поднялся навстречу и показал на стул, но генерал, поблагодарив кивком головы, остался стоять. Это была еще одна традиция, созданная исключительным положением Карлова: он оставался в рамках необходимой субординации, но вместе с тем только он диктовал условия общения, даже старшим по чину.

Карлов был кем-то вроде «железного Феликса», в свое время убранного с постамента в центре Лубянской площади; воплощал в себе цельный и несгибаемый дух спецслужбы, не позволяя никому забывать, что на свете (ну, если не на свете, то в их работе – это уж точно) существуют некоторые законы и ценности, превосходящие общепринятые, включая мораль, дружбу и любовь – ненужные, в общем-то, вещи. Мешающие.

Все, включая и самого Евстафьева, обращались к нему «товарищ генерал», а в третьем лице – говорили «генерал Карлов»; никому и в голову не приходило называть его по имени отчеству.

Председатель вышел из-за стола и подошел к Карлову.