А разве я рвалась играть в «Клеопатре»? Ничуть! Мне вовсе не хотелось куда-то тащиться, жить по чужому графику, подчиняться чужим командам… Хотя я прекрасно понимала, что нам с Эдди нужны деньги, на старых запасах долго не протянешь, вдруг заартачилась:

– Хочу гонорар в миллион долларов!

Эдди ахнул:

– Ты с ума сошла?! Потеряешь роль, которая тебе очень подошла бы.

Он был прав, Спирас Скурос, тогдашний глава студии «ХХ век Фокс», куда меня отдали «напрокат» на съемки, услышав столь наглое требование, взъярился:

– Вагнер, пошли ее к черту и найди другую!

Продюсер Уолтер Вагнер вовсе не был безобидным птенчиком или пушистым котенком, он так и поступил бы, но я уже сообразила, что роль как нельзя лучше подойдет мне лично, это вам не Глория из дурацкого «Баттерфилда», это египетская царица, повелительница не только (и не столько) огромной страны, сколько сильных мужчин. Вот это по мне!

Хотела бы я знать, что именно заставило «твердых» Скуроса и Вагнера не просто согласиться на мои условия, но и уступить куда больше, чем я вообще мечтала получить. Эдди сказал, что более хитрой женщины он не встречал. Я даже сейчас не могу понять, как умудрилась выторговать помимо того самого миллиона (столько не получала ни одна звезда Голливуда) еще 50 000 за каждую дополнительную неделю съемок, 10 процентов от будущей прибыли и 3000 долларов еженедельного содержания.

Вагнер хватался за голову и кричал, что я буду стоить дороже всех сумасшедших декораций и тысяч статистов для массовки, вместе взятых! Я рыдала, промокала глаза платочком и сквозь слезы шептала:

– Значит, не судьба, нам придется расстаться…

Звучало это так, словно Вагнер бросает меня с тремя детьми без гроша где-то в саванне на съедение диким зверям. Уолтер рвал на себе волосы, метался по кабинету, а потом орал:

– Согласен!

– Правда?!

– Черт возьми, я вылечу в трубу с твоими замашками!

Я изображала раскаяние, но стояла на своем. Договор был подписан. Случайно услышав, как Вагнер жалуется, что не смог устоять перед настоящим горем вдовы Тодда, которая не может сниматься на других условиях, я тихонько хихикала. Во-первых, я давно не вдова Тодда, а жена Эдди, которого держали на киностудии на ставке исполнительного продюсера, только чтобы он вовремя доставлял меня на съемки или брал на себя заботу о детях. Во-вторых, Вагнер забыл, что перед ним актриса, для которой сыграть отчаяние так же просто, как радость. Да, все-таки не зря мне дали «Оскара».

Итак, немного слез, немного порхания ресниц – и миллионный контракт подписан. Эдди ахнул от моей коммерческой хватки. Действительно, в сумме я получила за этот фильм не миллион, а целых семь миллионов и всемирную славу – четверть женщин всего мира разрисовали глаза стрелками до висков, «как у Клеопатры».

Но главное – я получила Ричарда Бартона.

Интересно, знай Эдди, к чему приведут съемки, стал бы так радоваться выгодному контракту? Наверное, стал, он всегда за меня радовался и принимал все, как есть, склоняя голову перед ударами судьбы (вроде Элизабет Тейлор).

Майкл, знаешь, в чем еще мы с тобой похожи? Глядя на нас, никто не скажет, что у нас жесткая коммерческая хватка, правда? А это так.

Можно не смущаться, так и должно быть. Разве коммерческая хватка это плохо, даже если она у красивой женщины? Я давно отучила предлагать себе гроши, приучила всех к подаркам (дорогостоящим), приучила к тому, что у меня все должно быть по высшему классу, в том числе на съемках. А почему нет? Я ведь работаю на площадке, а не загораю, к тому же я дорого стою. Тебя ценят ровно настолько, насколько ты ценишь себя сам, запросишь сотню долларов, столько и получишь, правда, чтобы запросить миллион, нужно либо понимать, что без тебя никак, либо обладать изрядной долей наглости (лучше и то и другое).