Несмеяна стояла на крылечке и выглядела совсем не такой, как мерещилась ему все эти месяцы. Они заговорили разом:

– Некоторые черниц приглашают вместе помолиться, а самих дома нету!

– Я мнил, ты не поняла и ждешь в Пирогоще!

И разом замолчали. Хотен взлетел на крылечко и буквально пронес Несмеяну через сени в горницу. Руки его сразу же всю ее вспомнили, и сердце сладко замерло. Притащил добычу к окну и принялся рассматривать: похудела, осунулась, каким-то чудом ухитрилась для него накраситься – но это же она, его Несмеяна! И почувствовал вдруг, что смеется от радости.

– Смешна теперь стала тебе, Хотенко? Погоди, дай проклятые черные тряпки снять…

– Вон угощеньице на столе, откушай…

– Ты – мое угощение, мой желанный!

Происшедшее вслед за этими словами оказалось ошеломляющим – и до обидности коротким. И вот уже длинноволосая нагая дева лежит, отнюдь не скрывая от него своих красот, и столь же беззастенчиво разглядывает его, тоже голого, как ощипанный петух, огромными голубыми глазами.

– Господи! – вскрикнула вдруг. – Да что же это у тебя на груди за синяк? К рубцам твоим я уж в прошлый раз привыкла, а сие что еще?

– Стрела ударила, – пояснил он равнодушно, а тем временем глаз от лады не отрывая. – Теперь уж меня никакой стреле не пробить. Дважды умирал, а теперь уже буду жить долго.

– Бросило меня к тебе, Хотенко, будто смерчем с земли подхватило, – проговорила она, не сводя с него своих голубых глазищ. – И забыла я проверить, накрыл ли ты своего святого Лаврентия…

– Да нету тут вовсе икон…

– …и забыла я спросить тебя, за каким лысым чертом ты исчез на три месяца – и даже весточки о себе не прислал?

– Я боялся, – брякнул он сущую правду, хотя и подготовил давно, что на сей случай соврать.

– И чего же ты, хоробре мой, боялся?

– А будто ты не помнишь, что у нас тогда случилось? – удивился Хотен. – Боялся, что обижена ты на меня.

Вот теперь она, наконец, опустила глаза. Вроде как поглядела на свой живот. Живот как живот, худ и поджар, будто у той Венерки на шпалере… Неужели? А разве не видно было бы сейчас, не вспучилось бы уже?

– Ты, что же, понесла? – спросил он хрипло. – Ничего не бойся, я…

– Да нет, не понесла, – ответила она строго. – И сегодня наши шалости по женскому моему месяцеслову ничем мне не грозят, а вот завтра смогли бы мы с тобою только за ручки держаться. И за что я должна была на тебя обижаться, милый Хотенко? Ты сделал то, чего я сама хотела, если уж согласилась беседовать с тобою наедине, под надзором одного твоего лупоглазого святого Лаврентия. А у него соображения не хватило вовремя ткнуть копьем в твою голую задницу…

Хотен усмехнулся. У него и в самом деле на душе отлегло, когда выяснилось, что Несмеяна не сердится – хоть и было бы очень сложно объяснить немногими словами, как вышло, что, страстно мечтая о новом свидании с Несмеяной, она же мать Алимпия, за всю зиму так и не решился снова пригласить ее в эту клеть, которую только из-за сей сладкой возможности до сих пор не продал и не сдал.