Однако на самом деле князь рассказывал о походах, иногда о боях и захвате пленных. Иногда воевал против других князей вместе с половцами, а чаще против них. И богатства у него водились большие. Вот он съехался «с Олегом» (наверное, был то знаменитый любимец половцев, Олег Гориславович) и с отцом своим на обеде в Чернигове, на Красном дворе, и подарил отцу триста гривен золота. Вот он вместе с черниговцами и с половцами идет против другой орды половцев, повоевавших Стародуб, и на Десне захватили они в плен князей Асадука и Саука, а дружину их перебили. Часть добычи досталась, понятно, молодому князю Владимиру, а затем и часть выкупа за половецких князей… Тут Хотен потянулся за дощечкой и писалом на «вечной коже» вывел: «АСАДУКЪДАСАУК». Есть. А через год ходил он снова с черниговцами и с половцами, Читеевой ордой, на Всеслава Полоцкого к Минску. И ворвались они в город, и не оставили в нем ни человека, ни скотины. После этого грабежа больше других обогатился, понятно, предводитель, русский князь.
Всеслав, однако же, свой, Рюрикович, и земля та Полоцкая своя, русичи там живут, а старый князь говорил внуку, что богатство схоронил половецкое. Следственно, искать надо записанное про половецких князей да про их добро. И принялся читать Хотен – кусками, прилежно вникая в смысл произнесенного и глазами подтверждая в книге услышанное. Вот оно! Вдумался в прочитанное и вернулся к началу повествования. Оказывается, отец посадил молодого Владимира в Переяславле, обойдя его старших братьев… Что ж, это понятно, и до сих пор считается, что с переяславльского стола лежит самый верный и законный путь на великое киевское княжение. Так… И ходил князь Владимир с дружиною к Прилукам, и внезапно встретил половецких князей, и возжелал биться с ними, хотя половецкого войска оказалось восемь тысяч. А у русичей доспехи были отправлены в город на повозках, пришлось отбиваться налегке. Дружина вошла в город с небольшими потерями, а поутру, на день Успенья, Владимир вывел ее преследовать убежавших половцев до Белой Вежи, где и попали в плен два половецких князя, Багубарсовы братья, Асень и Сакай. Выписал Хотен и эти имена. Потом вместе с Ростиславом взял князь Владимир вежи у Варина. Прибавилось казны… А сие что? «И сидел я в Переяславле три лета и три зимы, и с дружиной своею, и многие беды претерпели от рати и от голода». От голода? Допустим, в одно лето случился неурожай, и негде было купить покорму, а в иные разве пожалел бы князь собранных сокровищ на хлеб для себя и дружины? Выходит, тогда и были потрачены Владимировы богатства… Вздохнул Хотен и перечеркнул уже выписанные имена половецкий князей – вот только тоненько перечеркнул, чтобы после можно было и прочитать.
Ага, вот Боняк с большим войском подошел к Снятину, и пошли на них наши из Переяславля на Сулу, и помог им Бог, и победили половцев, и лучших князей взяли… Имена не названы пленных, однако, если были выкуплены, то серебра во Владимировой казне прибавилось. Ага, что-то было потрачено на заключение мира с князем Аепой на Рождество… Ходил на Урусобу, ходил на Дон… «Помог Бог… Помог Бог…». Помог Бог и добычи захватить, конечно.
«А из Чернигова до Киева много раз ездил к отцу, за день приезжал, поспевая до вечерни. А всех путей 80 и 3 великих…». Уже, значит, не будет старый князь отдельно о каждом походе вспоминать, жаль. «И миров я сотворил с половецкими князьями без одного двадцать, и при отце и без отца, а дарил скота много и многие одежды свои. И пустил я половецких князей из оков вот сколько: Шаруканя двух братьев, Багубарсовых трех, Осеня четырех братьев, а всего лучших князей иных сто…». Если за каждого был взят выкуп – вот тебе и деньги для клада! «А самих князей Бог живыми в руки давал: Коксуса с сыном, Аклана, Бурчевича, таревского князя Азгулия, и иных кметов молодых 15, то тех живых приведя, посек, да в ту речку Сальницу и побросал. А в отдельности убито чуть ли не 200 в то время лучших». Когда была битва на Сальнице, найти можно. Теперь записать: «НАСАЛЬНИЦЕ».
Похоже, выполнена была задача, однако Хотен усердно дочитал до самого конца. Любопытнейшие признания старого князя об охотничьих подвигах молодых лет едва задевали его сознание, потому что в голове была одна та Сальница с берегами, полными половецкого золота. Вот если бы можно было почитать еще раз, уже не торопясь… И горько стало Хотену, что нет у него своей книги, которую можно было бы перечитать, когда захочешь. То есть была у него такая книга, «Гимны Бояновы», руки славного инока печерского Нестора Летописца, завещанная ему незабвенным духовным отцом Феоктистом, да только так и осталась она у княжича Всеволода Как-его-там-ича, теперь уже князя, конечно, да только, если есть Бог на свете, по-прежнему без волости, его званию приличной.
Хотен свел доски переплета вместе, застегнул застежки, положил книгу на стол. Рядом положил дощечку, воск на которой испещрен был теперь его каракулями. Поднялся из-за стола, перепоясался потуже и к поясу, от воска очистив острый конец, прицепил писало.
За окном, бычьим пузырем затянутым, мутно брезжило февральское утро. Пора было из мира книжного возвращаться к жизни настоящей.
Глава 7
В гостях у князя Вячеслава
Пока корпел Хотен над книгой князя Владимира Мономаха, в отношениях между русскими князьями случились кое-какие подвижки, и теперь для малой дружины Радко был открыт прямой путь вплоть до самого Белгорода, где сидел уже ставленник Юрия Долгорукого. Поэтому решили совместно они, Хотен и Радко, от Мутижира повернуть влево и по льду речек Буча и Ирпень выйти на дорогу, что идет рядом с Днепром через Вышгород к Киеву. Жестокие холода не возвращались, путешествие выдалось скорее спокойным, хоть Радко не переставал дуться на приятеля, не желающего его посвятить в тайну поручения князя Изяслава.
Обида было зряшной, и к тому же Хотен полагал, что это сам Радко, напротив, провинился перед ним. Во Владимире, занятый целыми сутками читательским трудом, хозяин оставил Хмыря без присмотра, а Радко, как на грех, взялся подучить его ремеслу дружинника. Пару часов они и в самом деле рубились на мечах, после чего Радко пожелал отдохнуть и пригласил с собою ученика, чтобы некоторые тонкости пояснить на словах. Они засели за пиво, и обучение продолжилось исключительно словесным образом. Хмырь выехал в путь буквально распухшим от дармового княжеского питья, чересчур задорным и, по мнению хозяина его, почти забывшим о своем печальном положении холопа. Слава богу, кони хоть были накормлены в дорогу.
Радко остановил свою дружину, когда над днепровской кручей вырисовались купола огромной вышгородской церкви Святого Василия. Подъехал он к Хотену, ухватил за повод и отвел Рыжка подальше от своих дружинников. Потом хлопнул приятеля по плечу тяжелой своей рукою и захохотал-загрохотал:
– Ну как, славный хоробр, будем биться или будем мириться?
– Было бы из чего нам биться, старый друже! – ухмыльнулся Хотен. – Тайна ведь не моя, а великого князя. Но сейчас, перед въездом в город, я тебе кое-что раскрою.
– Самая пора, – и децкий смешно насупился, – и мне тебе кое-что поведать.
– Значит, так, старый ты разбойник, – понизил голос Хотен, стирая с лица ухмылку. – Хмырь, я вижу, тебе по нраву пришелся, забирай. То есть это я отдал бы его тебе по дружбе безденежно. Да только он не мой холоп, а жены моей, точнее тестя моего, ведомого киевского купца Корыто. Поди к Корыту и выкупи парня, за сколько скажет.
– Хмырь Хмырем, про паренька разговор будет особый, – протянул децкий и, прищурившись, заметил важно: – Только не о твоем холопе у нас беседа. Шутки все со мной шутишь, посол?
– Шучу, шучу! Старый ты пень, а на коне тебя не объедешь! Княжеские ведь придумки, не мои, так как же мне не шутить? – Хотен помолчал значительно, откашлялся. – Послом к Вячеславу Владимировичу тебе ехать приказано, а не мне, так что доставай знак посольский, цепляй на копье и вели кричать: «Дорогу боярину Радко Сытиничу, послу великого князя Изяслава Мстиславовича!»
– Лихо! – Радко, не скрывая радости, подбоченился. И тут же пригас: – А о чем же я буду править посольство тогда?
– Говорить с Вячеславом Владимировичем буду я, но только наедине. И ты, как скажешь князю, что необходимо остаться только втроем, имени моего называть не должен.