К этой куче из восьми чемоданов лепились четыре саквояжа и сумка, а также два портфеля с компьютерами и два маленьких детских рюкзачка; плюс к тому куртки, плюшевые медведи и пакет с шоколадными батончиками и фруктами, как свежими, так и подсушенными, и с коричневыми драже M&M’s — более популярные цвета были съедены еще до того, как они долетели до Новой Шотландии.
Теперь все это было ее — и она тоже сидела, судорожно сжимая в руке синие паспорта своей семьи, отличные от немецких цвета старого бургундского, и выделялась на общем фоне не столько синим винилом их обложек, сколько тем, что местные не сидят у горы чудовищного багажа, вцепившись в документы.
Теперь и она не понимала, что говорят вокруг на неизвестно каком языке. После семичасового перелета, поспав всего пару часов, она сидела здесь с опухшими глазами, измотанная, голодная, замученная тошнотой, возбуждением и страхом.
Такой она стала: иммигранткой, вселяющейся в чужую страну.
Первым делом она заставила себя привыкнуть к фамилии Декстера. Призналась себе, что девичья, ее профессиональная фамилия теперь ей совершенно не нужна. Поэтому отправилась в соответствующий отдел муниципалитета округа Колумбия, заполнила соответствующие бланки заявлений и заплатила соответствующие деньги. Заказала новое водительское удостоверение и быстро оформила новый загранпаспорт.
Она сказала себе, что людям гораздо легче маневрировать в бюрократических лабиринтах католической страны, если у мужа и жены одна фамилия. Она уже рассталась со всем, что имело отношение к ее прежней сущности, — все это лишь внешние проявления, прикрывающие более сложные истины, упрятанные поглубже; а фамилия, как она решила, просто незначительное дополнение.
Так что отныне она именовалась совсем иначе — Кэтрин Мур. И решила представляться Кейт. Дружелюбная, легкая в общении Кейт. А вовсе не суровая и серьезная Кэтрин. В этом новом имени было нечто приятное — теперь она Кейт Мур, человек, знающий, как хорошо живется в Европе.
В течение нескольких дней она пыталась про себя озвучить другой вариант — Кэти Мур, но пришла к заключению, что это имя персонажа из детской книжки или предводительницы группы фанатов-болельщиков.
Кейт Мур занималась оркестровкой их переезда. Она заморозила и аннулировала десятки счетов или переадресовала их. Закупила эти уродливые чемоданы. Рассортировала все вещи, разбив их на три категории: сопровождаемый багаж, несопровождаемый и груз, отправляемый морем. Заполнила необходимые багажные документы, оформила страховые полисы и прочие официальные бумаги.
И ухитрилась отделаться от своей работы. Это оказалось нелегко и не очень быстро. Но когда необходимые процедуры и бюрократические препоны были наконец проделаны и преодолены, она еще сумела выдержать прощальную вечеринку с выпивкой в доме своего бывшего босса на Капитолийском холме. Хотя Кейт никогда в своей взрослой жизни не увольнялась с работы, ей приходилось бывать на таких прощальных мероприятиях. В первый раз она испытала некоторое разочарование, поскольку вечеринка состоялась не в каком-нибудь ирландском пабе, где все без конца выпивают, сидя вокруг гигантского стола, как это обычно бывает в кино. Конечно, люди из ее конторы не могли собраться в баре и просто напиться. Поэтому попивали пивко прямо из бутылок на первом этаже кирпичного городского дома Джо, который — к некоторому облегчению, но и разочарованию Кейт — оказался ненамного больше и приличнее ее собственного.
Она подняла бокал и чокнулась с коллегами, а через два дня покинула американский континент.
Это, еще раз сказала она себе, мой шанс измениться, создать себя заново. Стать другим человеком, который не предпринимает диких усилий для продвижения по неверно выбранной карьерной лестнице; не делает неуклюжих, сиюминутных попыток стать матерью; не живет в неудобном, некомфортабельном и разваливающемся доме в гнусном, враждебном районе в похабном городе, где все готовы тебя сожрать, — в том месте, которое она, как ни крути, сама выбрала, перебравшись от родителей еще на первом курсе колледжа, и с тех пор так и не покидала. Она оставалась в Вашингтоне, продолжала делать карьеру, потому что одно тянуло за собой другое. Она не строила жизнь так, как ей хотелось; ее жизнь текла сама по себе и навязывала ей себя.
Немец-водитель включил музыку — тяжелая попса восьмидесятых, рвущаяся из синтезатора.
— Новая волна! — воскликнул он. — Страшно мне нравится!
Он усердно барабанил пальцами по рулю, постукивал ногой по педали сцепления, дергался, дико подмигивал — и все это в девять утра! Амфетаминов, что ли, наелся?
Кейт отвернулась, чтобы не видеть этого маньяка, и стала рассматривать пасторальный немецкий пейзаж, проплывающий за окном машины, — прилизанные холмы, густые леса, плотные застройки из каменных домиков, жавшихся друг к другу, словно защищаясь от холода, планомерно собранных в маленькие деревушки, окруженные широкими полями для выпаса скота.
Она даст себе новый пинок. Запустит на новую орбиту. И станет наконец женщиной, которая не лжет постоянно собственному мужу, чем в действительности занимается и кем на самом деле является.
— Привет, — сказала Кейт, входя в кабинет Джо. В этом единственном слове заключалась преамбула, предваряющая тяжелый разговор. — Мне очень жаль, но я должна сообщить, что увольняюсь.
Джо поднял взгляд от очередного рапорта — сероватые страницы, вылезшие из матричного принтера, по всей вероятности, размещавшегося на металлическом столе советского производства где-нибудь в Центральной Америке.
— Моему мужу предложили работу в Европе. В Люксембурге.