— Мистер Уинвуд? Здравствуйте. Это Джудит Хейланд, ну то есть Норрис, да. Полагаю, мой отец у вас. Могу я с ним поговорить?

Джудит была уверена, что его там нет, и действительно его там не оказалось. Майкл Уинвуд, судя по тону его голоса, тоже удивился, хотя и не показался подозрительным. И после того, как она положила трубку, он по-прежнему ничего такого не заподозрил. Неверность, ложь и разного рода хитрости — все это было ему чуждо и непонятно. Он вспомнил, что если бы Дафни согласилась его сегодня принять, то Джудит Хейланд попросту не дозвонилась бы до него сейчас. Потом, под вечер, он снова вспомнил про этот краткий разговор по телефону. Странно, подумал он, что Алан Норрис, который никогда не был в его доме, и кому он, должно быть, давал свой телефон, но, уж конечно, не адрес, возможно, сказал дочери, что та сможет найти его здесь. Они не были друзьями, да и встречались всего раз — в доме Джорджа Бэчелора — через шестьдесят лет после того, как его отец выгнал их из водоводов. Ему не хотелось думать об отце, этом бессмертном существе, которое в своей невероятной живучести походило на какого-то сверхчеловека. Он все еще не позвонил в «Урбан-Грейндж», хотя листок бумаги, на котором он написал номер телефона, уже порядком измятый, по-прежнему лежал в кармане.

Прежде чем сообщить ужасные новости своей матери, Джудит пыталась предугадать ее реакцию: слезы, истерику, гробовое молчание или гнев. Но произошло то, чего она никак не ожидала. Розмари могла уйти из дому, могла послать за своим братом Оуэном, вызвать врача или, что куда более вероятно, адвоката. Но она лишь вымолвила:

— Что же мне теперь делать?

— Да ничего, мама. Что тут поделаешь?

— Но я и в самом деле не могу в это поверить. Только не твой отец. Скорее всего эта женщина окажется врачом, да, конечно, врачом. Среди врачей сейчас женщин гораздо больше, чем мужчин. Он наверняка консультировался с нею о чем-нибудь серьезном, он отправился узнать новости о каком-нибудь обследовании, и, видимо, новости оказались настолько обнадеживающими, что он пригласил ее на обед. Скорее всего так и было.

Джудит даже не подозревала, что ее мать может оказаться такой изобретательной. Нет, то, что она предположила, вполне могло произойти. Но сама Джудит в это не верила.

— Он не говорил мне, потому что не хотел беспокоить меня, — проговорила Розмари.

Тогда почему же он не рассказал тебе потом, хотела спросить Джудит, но знала, что у матери и на этот счет найдется какое-нибудь объяснение. Она вдруг задумалась над тем, что придумает отец в свое оправдание. У него-то побольше воображения, чем у матери, и он вполне может в этот момент сидеть в поезде и разрабатывать какую-нибудь правдоподобную легенду.

Джудит посмотрела на часы. Скоро семь. Ей очень хотелось выпить еще один бокал вина, но тогда она вряд ли осмелилась бы садиться за руль. Оставить автомобиль здесь и поехать на метро? Скорее всего. Не оставаться же здесь, когда речь идет о нешуточном семейном конфликте. Нет, конечно, нет! Она взглянула на свою молчаливую мать, которая сидела с каменным лицом, и вдруг заметила то, на что почти никогда не обращала внимания или чего вообще не видела: сколько же морщин на ее лице, как провалились ее глаза, как обвисли веки, как поник подбородок. Когда она перевела взгляд на ее руки, то, помимо искривленных ногтей, в глаза бросилось переплетение фиолетовых вен. Вены виднелись и сквозь тонкую ткань ее чулок. Она была так стара…

— Когда ты ждешь его домой?

Ее мать, казалось, совершенно забыла о таинственном докторе.

— Какое это имеет значение, во сколько я жду его?

— О, мама, хочешь, я останусь? — спросила Джудит, потому что знала, что должна была это спросить. То, что должно было произойти, было ужасно. — Я могу позвонить Морису. Машину я могла бы оставить здесь, возле дома.

Но Розмари внезапно проговорила:

— А как она выглядела, та женщина?

— Фрея сказала, что она была высокой и в темной одежде — ну да, и еще добавила, что она «уже в возрасте».

— Понимаю. — Ее мать посмотрела так, будто ничего перед собой не видела. — Мне что же, станет лучше, если она стара? От этого только хуже. Нет, я не хочу, чтобы ты оставалась, милая. Я сама встречу его.

За истекшие несколько минут ее старая мать не постарела; она как-то… выросла. В своем возрасте она наконец увидела, какой бывает жизнь.

В то время как его дочь проводила «расследование», Алан лежал в постели с Дафни. Они находились там с утра, не считая небольшого перерыва на обед в «Карлуччо», откуда возвратились ради того, чтобы вновь предаться любовным ласкам. Потом оба умиротворенно заснули. Вечером Алан спустился вниз и принес бутылку шампанского, которое еще днем поставил в лед, и отрезал два больших куска морковного пирога, который купил, пока они были в городе. Им нравился морковный пирог; это была одна из многих вещей, которые их сближали — причем оба были худыми и никогда не задумывались о своем весе. «Мы слишком старые для подобной ерунды», — сказала как-то Дафни. Шампанское наконец было выпито, пирог — съеден, и в девять Алан сказал, что ему пора. Он сам понимал, что не хочет никуда идти, но приходится. И что пока так будет лучше. Дафни надела халат и вручила ему связку ключей от наружной двери.