Только к декабрю Петерс — полномочный представитель ВЧК в Туркестанской республике — реально представил истинное положение вещей. В своем письме ко всем чекистам края он напомнит, что в Туркестане Советская власть фактически только налаживается.

«…В Семиречьи у власти — русский кулак-живодер, который всякие государственные разверстки налагает в первую очередь на киргизского кочевника, не имеющего ни площади хлебных посевов, ни сбора хлеба». (Из Семиречья Красная Армия гнала белых генералов и полковников, окружала, уничтожала и рассеивала банды русских кулаков.)

«В Фергане Советская власть не вышла еще из новых городов, а о кишлаках и говорить нечего, — напоминал Петерс. — Там царствуют бандиты, басмачи и не одно преступное безобразие совершают авантюристы с советскими мандатами, в роли разных диктаторов, не считаясь нисколько с правами и бытом местного населения…» (Басмачи налетали на города, проносились по кишлакам, сея огонь и смерть.)

Петерс определил место каждого чекиста. «ЧК должна служить бедноте против богачей, угнетаемым против угнетателей…ЧК должна вести пример не только в смысле порядка, дисциплины, самоотверженного труда, но и выдержанности, такта, твердости и вежливости.

…ЧК и Особотделы должны понять, что комитеты коммунистической партии на местах есть высший орган пролетарской диктатуры и штаб революционного фронта. К нему каждый член партии должен относиться с уважением и вниманием».

Свою программу-письмо он объявил 2 декабря. Но еще когда на дворе дышал жаркий и пыльный август, Петерс тщательно и скрупулезно начал знакомство с делами в Ташкенте, с сотрудниками в ТашЧК.

В доме, где разместился Петерс со своей службой, был назначен сбор сотрудников. Свежие данные лежали перед ним на столе: арестован сотрудник ТуркЧК Муминбаев, обвиненный в вымогательстве; строго предупрежден за пьянство и запущенность в работе ответственный сотрудник Турк- и ТашЧК Барк. Шайка уголовных бандитов терроризирует Самарканд и весь уезд. На столе лежали свежие сводки с фронта, последние номера ташкентских газет. Над одной заметкой он задержался дольше: «За что карает Туркчека. Служащая Народного комиссариата земледелия Маргарита Карнатовская вместо дела и добросовестного исполнения служебных обязанностей в часы занятий занималась флиртом, танцами и пением романсов. Многочисленные предупреждения и призывы к порядку ни к чему не привели, и постановлением Туркчека саботажница отправлена в рабочий и исправительный дом с применением общественных принудительных работ сроком на один год… ходатаи по делу Карнатовской, объяснявшие явный ее саботаж «шалостями милой девушки» (см. протокол коллектива комзема), привлечены к ответственности, как за покрывательство и укрывательство саботажников».

Когда смысл написанного дошел до Екаба, он от души рассмеялся. А в это время к нему входили люди и, зная, как редко в этой комнате можно встретить улыбку, а тем более смех, со сдержанным недоумением реагировали на происходящее. Действительно, положение дел давало мало повода для веселья, больше — для озабоченности. Петерс снял кожаную фуражку со звездой, положил ее на край стола, приткнул к ней пиджак и почувствовал себя гораздо свободней и уверенней. Он преобразился, воодушевился и повел истинно партийный разговор о неотложных задачах чекистов. Люди впитывали каждое его слово. Петерс обратил их внимание на то, чтобы прежде всего «сконцентрировать все силы, все органы, ведущие на территории Туркреспублики борьбу с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности и дать им правильное направление…».

Возникла в Ташкенте история с базарами. Петерс позвал к себе Абдуллу Ярмухамедова, местного уроженца, начальника политотдела в ЧК. Послушал советы Абдуллы и, как это делал в Москве, отправился инкогнито на местные Сухаревки. Походил, посмотрел, потерся в говорливом, кричащем, многолюдном месиве — на Воскресенском базаре, на Куринном, вокруг лавок в Старом городе.

Наиболее ярые «революционеры» из местного Совета провели в жизнь свое требование: закрыть базары, как скопища грязных торговцев и бездельников, места встречи контрреволюции. Считалось, что это — подлинно революционная линия. Крутая мера, однако, продолжала будоражить людей. Совету пришлось еще раз к этому вернуться. Заседания заканчивались поздно ночью. Петерсу досталось от этих «революционеров»: они его клеймили консерватором, он называл их «левыми». А все потому, что внял истине: мусульмане не живут без базаров. Здесь и чайхана, и многолюдье — сосредоточие правды, сомнений, слухов. Сюда, на базар, стекаются люди, здесь и выплескивают все чувства, мысли, узнают, чем живет сама община. На Востоке говорили: «Хочешь узнать душу города — иди на базар». И Петерс вопрошал: «Почему бы не соединить эту старую мудрость, помогающую людям жить, с мудростью большевистской правды?» Он резонно заметил «революционерам»: «Едва ли людей можно называть контрреволюционерами просто за то, что они так живут».

Своей властью Петерс отменил нелепое решение о базарах. Его обвиняли в превышении своих полномочий. Но справиться «левым» с Петерсом было невозможно. Он все лучше узнавал особенности местного быта, сложности жизни Востока и не шел на компромиссы, когда видел, что они мешают правильной политике. Петерс завоевывал поддержку и авторитет. Он приехал в Ташкент членом Турккомиссии. Уже на месте стал членом Туркестанского бюро ЦК РКП (б). В сентябре он участвовал в IX съезде Советов Туркреспублики; его избрали в состав местного ЦИК и делегатом на VIII Всероссийский съезд Советов в Москву. В сформированный Президиум ТуркЦИК вошли узбеки, киргизы, русские и один латыш — Петерс.

В уголке сознания оставалась Маргарита Карнатовская, угодившая за танцы и пение романсов в рабочее время на «принудиловку». Петерс сам любил поэзию, знал толк в песнях, в Питере однажды успел, ухитрился даже послушать бас Шаляпина. По настоянию Петерса девушку освободили от наказания.

Провели дополнительное расследование по делу сотрудника Туркчека Муминбаева, обвиняемого «в вымогательстве с граждан туземцев значительных сумм денег и использовании с этой целью имени Туркчека». Виновного расстреляли. Петерс утвердил высшую меру наказания местным бандитам, схваченным в Самарканде и его уезде и совершавшим грабежи, дерзкие убийства и насилия.

Не с легким сердцем решили судьбу ответственного работника ЧК Барка, который «в течение целого года, вопреки многочисленным приказаниям ВЧК о поднятии дисциплины и уровня сознательности среди сотрудников, позволил себе устраивать пьяные кутежи совместно с подчиненными ему сотрудниками и сотрудницами в Старом городе, т. е. на глазах местного населения, коими дискредитировал Советскую власть и органы ЧК, позорил имя Коммунистической партии, членом которой он состоял». Барка, этого «аристократа Владимира Генриковича», как иногда он сам себя представлял, тоже расстреляли и объявили об этом в «Известиях» Туркестанской республики.

В двадцатых числах декабря 1920 года Петерс со всеми делегатами-туркестанцами прибыл на VIII Всероссийский съезд Советов в Москву. Повестка дня съезда была известна, но знали и то, что страна еще отбивалась от военного наступления врагов на Западе и Востоке, и поэтому полагали, что говорить будут о военном лихолетье, о Красной Армии, крови и смерти… Ленин же заговорил о бедственном состоянии в экономике, в деревне, о концессиях. Проекты о концессиях уже до съезда вызвали, как признался Ленин, «повсюду не только в партийных кругах и среди рабочих масс, но и среди широких масс крестьянства, по тем сведениям, которые мы имеем, немалое волнение, даже беспокойство». Говорили, повторяли — «своих капиталистов мы прогнали, чужих хотим пускать». И на съезде не раз обращались к записке беспартийного крестьянина, поданной на Арзамасском уездном съезде Нижнегородской губернии, которая гласила: «Товарищи! Мы вас посылаем на Всероссийский съезд и заявляем, что мы, крестьяне, готовы еще три года голодать, холодать, нести повинности, только Россию-матушку на концессии не продавайте».

Какие жестокие были споры на самих заседаниях съезда по тем же концессиям! А Ленин стоял на своем и предлагал со всей серьезностью повернуться к разрушенной экономике, разваленному хозяйству, доказывал, что нам выгодны концессии, возможности использования капитала, что «самая лучшая политика отныне — поменьше политики. Двигайте больше инженеров и агрономов, у них учитесь, их работу проверяйте…». Ленин напомнил, что «нам принадлежит Россия», что «нет спасения иначе, как в поддержке Советской власти».

Делегаты были взволнованы, взбудоражены необычными планами, новыми перспективами, но их порой охватывали сомнения, нерешительность, трудно давалось согласованное решение.

На Петерса очень подействовала выставка, которая была устроена к съезду, скорее, не сама выставка, а то, что он там услышал. Стояли трактор, плуги, и не только с одним лемехом, железные бороны и другие орудия труда, которые трудно было встретить в деревне, где кругом — соха, изношенные лапти да нужда, горькая и бесконечная. Какой-то крестьянский делегат подошел к трактору, постучал заскорузлыми пальцами по металлическому колесу.

— Побольше было бы у нас этих машин, то мы все захотели бы в коммуну! — сказал, подмигнув, мужик.

Предложения Ленина обсуждались по фракциям, среди партийных и беспартийных делегатов съезда Советов. Ленин шел к своей цели, логикой и здравым смыслом отодвигая в сторону сомнения и настороженность. С ним согласились, согласились потому, что Лениным руководила правда жизни. Потому, что за ним шли такие, как Петерс, оружием и верой в великое дело сражавшиеся за то, чтобы жить без оружия и строить новое общество.