Сердце отчаянно кольнуло. А дальше… дальше я действовала на инстинктах, ничего не продумывая наперед. Перед глазами стоял только его профиль, все остальное померкло.
Не дожидаясь двух неповоротливых амбалов, бросилась вверх по ступеням.
Я бежала вперед, невзирая на высокий каблук и короткое платье. Надежда, мелькнувшая в пролете старинного коридора, никак не хотела угасать.
Светлый джемпер, стильные джинсы и кожаные туфли — это был не тот Облонский, которого я знала, но все же это был он.
- Владимир Николаевич! — бросилась к боссу я.
Облонский удивленно обернулся. Я напряженно сглотнула. В глазах плескалось отчаяние. Я знала — Облонский опасен, как и все, кто обитает в этом помещении. Но мне больше было некого просить о помощи.
— Помогите мне, Владимир Николаевич…
Он продолжал ошеломленно смотреть на меня.
— Ну… Хотите, я стану вашей любовницей? — вцепилась в жилистое запястье с золотыми часами, не зная, что еще предпринять.
В его взгляде сквозило удивление. Видимо, он никак не мог понять, откуда я взялась и чего от него хочу.
— Я не нуждаюсь в любовнице.
Я с отчаянием взглянула на стеклянную дверь. Поздно. Еще пару секунд — и амбалы из охраны Волкова окажутся в ресторане.
— А я буду настоящей! Настоящей, слышите?! Только заберите меня отсюда!
Облонский подошел ближе. Суровое лицо было непроницаемо, но острый взгляд пронизывал меня насквозь.
— Мария, вам известно, что я никому не помогаю просто так?
Я не успела ответить. Двери ресторана жалобно грохнули, и та самая сладкая парочка из охраны Волкова стремительно настигла мою персону.
— Ты свернула не туда, детка, — ехидно улыбнулся первый и грубо дернул меня за локоть.
Мне удалось обернуться всего на миг. В глазах плескалось отчаяние.
«Пожалуйста, Владимир Николаевич… — прошептала одними губами. — Пожалуйста, помогите мне…»
Двери зазвенели от резкого толчка, и Облонский померк. Он остался в той, другой жизни. В жизни, где я была его примерной секретаршей и наивно верила, что смогу помочь отцу выплатить долг из своей зарплаты. В жизни, которую со вчерашнего дня у меня отняли люди, отчего-то решившие, что имеют на это право.