— Почему бы и нет? — сказал Стэн. — Надо выяснить, что там и как.

Б`ольшую часть дня они с Мэриан провели в полуподвальной квартире на Лонсдейл-сквер, 38. Бенни оставался с ними, Стэн поехал «выяснять, что там и как». Прежде чем залечь на дно, ему хочется, сказал он охранникам, опять встретиться с сыном, и еще он хотел бы повидаться с сестрой; они предупредили его, что в этих местах его как раз и могут поджидать злоумышленники, но все же согласились «это устроить». Когда стемнело, его повезли на Берма-роуд в бронированном «ягуаре». Из-за очень толстой брони расстояние между головой и потолком было тут гораздо меньше, чем обычно. Долговязым политикам вроде Дугласа Херда было страшно неудобно ездить в таких машинах. Тяжеленные двери могли нанести человеку серьезную травму, если захлопывались неожиданно. Если машина стояла на склоне, притянуть к себе дверь было почти невозможно. Потребление топлива у такого бронированного «ягуара» — примерно галлон на шесть миль. Вес — как у небольшого танка. Обо всем этом ему рассказал его первый шофер из Особого отдела Деннис Шевалье по прозвищу Конь[69] — большой, добродушный, с тяжелым подбородком и толстыми губами, «из старослужащих», по его собственным словам. «Знаете, как нас, шоферов из Особого, называют на профессиональном языке?» — спросил Конь Деннис. Он не знал. «ВХИТ», — сказал Деннис. «А что это означает?» Деннис рассмеялся своим могучим, хриплым, слегка подсвистывающим смехом. «Водилы херовы, и только», — объяснил он.

К полицейскому юмору он еще привыкнет. Другого его шофера прозвали в отделе Королем испанским. Дело в том, что тот однажды, выйдя купить сигарет, оставил свой «ягуар» незапертым и, вернувшись, обнаружил, что машину угнали. Отсюда прозвище: ведь имя испанского короля — Хуан Карлос — созвучно слову carless (безмашинный).

На Берма-роуд было спокойно, никаких злоумышленников. Он повторил Зафару и Клариссе то, что сказали охранники: «Все это кончится через несколько дней». Зафар, судя по его лицу, испытал огромное облегчение. Но лицо Клариссы выражало те же самые сомнения, что втайне переживал он сам. Зафар спросил, когда они встретятся в следующий раз, и он не знал ответа. Кларисса сказала, что они, возможно, поедут на уик-энд в Оксфордшир к ее друзьям Хоффманам. Он сказал: «Хорошо, может быть, там и увидимся, если у меня получится».

Он крепко обнял сына и уехал.

(Ни Зафару, ни Клариссе ни разу за все время не предлагали полицейскую охрану. Считалось — так сказали ему полицейские чины, — что им опасность не угрожает. Но это его отнюдь не успокоило, и страх за них мучил его каждый день. Тем не менее Кларисса и он решили, что лучше будет, если Зафар продолжит, насколько возможно, жить нормальной жизнью. Она делала все, чтобы обеспечить ему нормальную жизнь, и это было более чем храбро.)

Он вспомнил, что за весь день ничего не ел. По пути в Уэмбли к Самин они остановились у «Макдоналдса», у окошка для автомобилистов, и он обнаружил, что толстые стекла «ягуара» не опускаются. Бронированные машины других марок — «мерседесы» и «БМВ» — иногда делали на заказ с открывающимися окнами, но они были дороже и не британского производства, поэтому полиция их не использовала. Стэну, сидевшему на переднем пассажирском, пришлось выйти, чтобы сделать заказ, а потом он направился к окну выдачи и получил еду. Когда они поели, «ягуар» не захотел заводиться. Они оставили Коня Денниса орать на свою непослушную тачку и пересели в машину поддержки — в «рейнджровер» по кличке Зверюга, где за рулем сидел еще один симпатичный улыбчивый гигант по имени Микки Крокер — опять-таки «из старослужащих». Зверюга тоже была очень стара, очень тяжела и зверски трудна в управлении. Она то вязла в грязи, то отказывалась подниматься по обледенелому склону. Была середина февраля — самое холодное время в году, когда больше всего льда. «Прошу прощения, друг, — сказал Мик Крокер. — Эта машина не самая лучшая в гараже».

Он сидел на заднем сиденье Зверюги, питая надежду, что его охранники будут работать лучше, чем их машины.

Самин, квалифицированный юрист (хотя уже не практикующий — она работала теперь в системе образования для взрослых), всегда обладала острым политическим мышлением и могла много чего сказать о текущих событиях. После того как Хомейни пришлось, по его собственным словам, «принять яд» и примириться с безуспешным окончанием войны с Ираком, частью уничтожившей, частью искалечившей целое поколение молодых иранцев, иранская революция неизменно буксовала. С помощью фетвы он рассчитывал придать ей новый политический импульс, подзарядить правоверных. Самин сказала брату, что ему не повезло: умирающий старик выбрал его мишенью для своей последней атаки. Что же касается британских мусульманских «лидеров» — то чьи они лидеры, спрашивается? Это лидеры без последователей, жулики, пытающиеся извлечь карьерные выгоды из неприятностей ее брата. На протяжении целого поколения политическая ориентация этнических меньшинств в Великобритании носила светский и социалистический характер. И вот теперь мусульманское духовенство решило воспользоваться случаем, чтобы переломить эту тенденцию и поставить религию во главу угла. Никогда раньше британские «азиаты» не раскалывались на индуистскую, мусульманскую и сикхскую фракции (хотя расколы иного рода случались: во время войны за независимость Бангладеш возникло жесткое противостояние между пакистанцами и бангладешцами в Великобритании). Кто-то, сказала она, должен громко ответить этим деятелям, вбивающим в сообщество клин межобщинной розни, этим муллам и так называемым «лидерам», кто-то должен назвать их своими именами, разоблачить как лицемеров и оппортунистов. Она была готова взять на себя эту роль, и он это знал, — она прекрасно владела речью, умела бороться за подзащитных и могла бы великолепно действовать от его имени.

Но он попросил ее воздержаться. Ее дочери Майе тогда не было и года. Если бы Самин стала его общественной представительницей, пресса разбила бы лагерь около ее дома, от яркого света публичности спасения бы не было; ее частная жизнь и юная жизнь ее дочери стали бы добычей прожекторов и микрофонов. И кто знает, какие еще опасности это могло бы на нее навлечь? Он не хотел, чтобы она рисковала из-за него. И была еще одна проблема: если бы она стала всем известна как его «голос», охранникам, сказали они, было бы гораздо труднее привозить его к ней домой для встреч. Ему стало ясно, что он должен разделить знакомых и родных на «частный» и «публичный» круг. Она нужнее ему, сказал он ей, как источник личной поддержки, чем как общественный защитник. Неохотно она согласилась.

Одним из непредвиденных последствий этого оказалось вот что: ему по ходу его шумного «дела» приходилось большей частью быть невидимым, ибо полиция убеждала его не накалять ситуацию дальше своими выступлениями, а он слушался — до поры до времени, пока не отказался хранить молчание; между тем в его отсутствие никто из тех, кому он был дорог и с кем он не хотел потерять возможность видеться — ни жена, ни сестра, ни ближайшие друзья, — не выступал от его имени. В прессе возник образ человека, которого никто не любит, но многие ненавидят. «Смерть, пожалуй, слишком легкий выход для него, — заявил мистер Икбал Сакрани из Британского комитета действий по исламским вопросам. — Он должен испытывать душевные муки до конца своих дней, если не испросит прощения у Всемогущего Аллаха». В 2005 году этот самый Сакрани был по рекомендации правительства Блэра удостоен рыцарского звания за усилия по налаживанию межобщинных отношений.