– Потому что он сильно удивится, узнав, в каких местах у вас есть свои люди?

– Сотни и сотни.

– И вы – их лидер?

– Да, мне оказана такая честь.

– И куда вы их ведете?

– Они хотят вернуть свою родину. А я об этом позабочусь. И о других вещах. Я сделаю так, чтобы они получили ту страну, которую заслуживают. Она снова станет сильной. С чистыми целями. Двигающуюся в одном направлении. Больше никакого гнилья. Никакого внешнего влияния. Ничего подобного мы терпеть не станем. Германия для немцев.

Ричер довольно долго молчал.

– Насколько хорошо вам известна история собственной страны? – наконец спросил он.

– Правда или ложь?

– Ужас и страдания, восемьдесят миллионов погибших… Нам про это рассказывали в школе. А вечерами мы вели бесконечные разговоры о машине времени, которая позволила бы нам вернуться в прошлое и убрать того парня прежде, чем все началось. Вы бы так поступили?

– А вы?

– Я был за. Но это глупый вопрос. Машины времени не существует. Оценка событий прошлого не всегда безупречна. Я понял, что правильной будет другая постановка вопроса. Начать здесь и сейчас. Глядя вперед. Воспользоваться даром предвидения. Идея, прямо противоположная машине времени. Есть ли какой-то человек, которого ты можешь изъять сегодня, чтобы потом не пришлось мечтать о машине времени? И если да, то сделаешь ли ты это? А если ты ошибаешься? Или вдруг прав? И тогда ты поменяешь восемьдесят миллионов жизней на одну.

Часы в голове Ричера сообщили, что пятнадцать минут прошло. С бомбой все было в порядке. Случайные нажатия кнопок и повороты тумблера ни к чему не привели. Чего и следовало ожидать. Ведь при неудачном прыжке с парашютом все могло пойти гораздо хуже.

– Это принципиальный вопрос морали. Одни говорили: нет, ведь человек еще не нарушил никаких законов. Пока не нарушил. Но ведь про других можно сказать то же самое. И если ты был готов вернуться назад на машине времени, чтобы их остановить, почему нельзя поступить так сейчас? Кое-кто беспокоился о степени достоверности. Что, если она составляет всего девяносто процентов? Другие говорили: лучше перестраховаться, чем потом жалеть. Из чего следовало, что более пятидесяти процентов уже достаточно. Но и это не так. Один шанс из ста спасти восемьдесят миллионов человек от ужаса и страданий. У вас есть точка зрения по данному поводу, герр Дреммлер?

Тот не ответил.

– Мы учились на последнем курсе Вест-Пойнта – это такой колледж – и разговаривали о подобных вещах. Насколько серьезными мы тогда были? Не имеет значения. Мы ведь не могли доказать, что сделаем то, о чем говорили. Или не сделаем. Но жизнь – дерьмо. Теперь мне предстоит дать настоящий ответ на этот вопрос. Врал ли я себе все прошедшие годы?

Он выстрелил Дреммлеру в сердце, а когда его тело начало клониться на бок, – в голову, с того же расстояния, чтобы не оставалось никаких сомнений. Потом убрал пистолет в карман, засунул секретную папку в рюкзак, закинул «Дэви Крокетта» на плечо и зашагал к фургону. Подошел к двери и нажал на зеленый волшебный гриб, чтобы открыть одну дверь, потом – другую и бросить рюкзак к его девяти братьям. Затем он захлопнул двери и надежно зафиксировал засов.

И сел на пассажирское сиденье.

– Вы в порядке? – спросила Нигли.

– Никогда не чувствовал себя лучше.