Граф Коцио
«Казале, Синьору Джованни Микеле Ансельми Бриатта.
1775, 4 июня, Кремона.
Отбросив церемонии, пишу как коммерсант: из полученного с последней почтой письма, которое Ваша милость писала мне 13 числа прошлого месяца, я вижу, что Вы предлагаете только пять джильято за все имеющиеся у меня формы и шаблоны, отданные во временное пользование Бергонци, а также за рабочие инструменты моего покойного синьора отца, а это слишком малая сумма; и все же, желая показать мое горячее желание услужить Вам и дабы в Кремоне не осталось ни одной вещи синьора моего отца, я уступлю их за шесть джильято с условием, что Вы их незамедлительно отдадите в руки синьору Доменико Дюпюи с сыновьями — фабрикантам шелковых чулок; я же отправлю все вышеозначенные предметы с условием, что удержу для себя пять джильято, а остальную сумму использую на кассовые расходы, упаковку и выплату пошлины, необходимой для их пересылки Вам. Оставшуюся после этого сумму я попрошу Вам вернуть самого синьора Дюпюи, проживающего под портиками Туринской ярмарки, или же Вы выплатите означенному синьору Дюпюи семь джильято, тогда я возьму на себя все расходы, а Вам пришлю в придачу два смычка из змеиного дерева, которые у меня имеются. Паоло Страдивари».
Граф Игнацио Алессандро Коцио ди Салабуэ отложил письмо, которое переслал ему Бриатта, торговец мануфактурой из Казале. Купец образцово исполнил поручение графа — приобрел по бросовой цене все, что оставил в наследство лютьер из Кремоны Антонио Страдивари. Шесть джильято — чуть больше половины той цены, за которую можно было купить одну скрипку работы этого мастера.
За последний год граф скупил много таких скрипок — тринадцать у того же Паоло, еще десяток у других владельцев. Целеустремленно пополняя коллекцию, ныне крупнейшую во всей Италии, Коцио многое узнал о Страдивари. Что он был худ и высок ростом, зимой носил белую шерстяную шапочку, а летом — легкую, из хлопковой ткани, что работал он в переднике из белой кожи и что один из всех мастеров в Кремоне делал скрипки не как мог, а как хотел. Граф покупал их, потому что полюбил их глубокий, мощный, сладкий звук, а к архитектору форм, этот звук порождавших, проникся глубочайшим почтением. Инструменты и лекала мастера он выкупил, чтобы сохранить для потомков: было очевидно, что за последние тридцать лет искусство создания струнных пришло в упадок.
Но последнее письмо коммерсанта Паоло Страдивари тревожило графа Коцио. Не тем, что все было написано в одно предложение — кремонец явно ненавидел ставить точки, — а чем-то другим. Он снова взял в руки желтоватый листок дешевой бумаги и выхватил взглядом покоробившее его место: «Дабы в Кремоне не осталось ни одной вещи синьора моего отца». Вот, значит, как. Почему сын великого мастера готов принять невысокую, прямо скажем, цену за все, что тот оставил после себя, — может быть, даже за сами секреты его ремесла, — лишь бы в Кремоне ничто больше не напоминало о Страдивари?
Холодок пробежал по спине графа: ему вспомнились кое-какие подробности одного важного разговора, превратившего его из мецената в коллекционера.
Началось все как обычно: старый Джованни Батиста Гваданьини низко склонился перед графом, которому лишь недавно сравнялось двадцать, и стал бормотать о своей глубочайшей признательности. Он и вправду был многим обязан графу: Коцио к тому времени почти год покупал большую часть инструментов, которые делал Гваданьини. Строго говоря, столько скрипок, альтов и виолончелей Коцио не требовалось, но без него у мастера было бы недостаточно заказов, чтобы содержать большую семью. Встреча с графом спасла лютьера из Пьяченцы от безнадежной нищеты. Коцио был уверен, однако, что будущие поколения скрипачей по достоинству оценят не его щедрость, а качество работы Гваданьини. Хотя Игнацио был только любителем — профессия музыканта не к лицу первому сыну графа Карло, обладателю столетнего графского титула, отпрыску рода, награжденного дворянским патентом больше двухсот лет назад, — он все же виртуозно владел смычком и сам играл на скрипке своего протеже.
Коцио-старший, граф Карло, мало интересовался происходящим за пределами шахматной доски. В его честь назван мат Коцио: решительное движение белого ферзя по горизонтали через всю доску — и у черных остается единственный бессмысленный ход, способный лишь отсрочить капитуляцию. Но молодой граф не был шахматистом по натуре. Взаправдашние сражения, в которых льется кровь и дрожит земля, чуть было не стали делом его жизни, но, когда граф Карло внезапно умер, Игнацио должен был выйти из кавалерийского полка. Отставной прапорщик унаследовал огромное состояние и возможность никогда ничего не делать. Примирить одно с другим было нелегко, и граф Игнацио занялся единственным мирным делом, которое хорошо знал, — музыкой. Тут Гваданьини пришелся ко двору: он ставил свое клеймо на скрипки с восемнадцати лет, а познакомился с Коцио в шестьдесят три.
Игнацио было неуютно выслушивать благодарности старика при каждой встрече, вот и в тот раз он возразил:
— Через двадцать лет ваши инструменты будут стоить намного дороже, чем я сейчас за них плачу.
— Вы правы в том, синьор граф, что цены на инструменты сейчас неоправданно низкие, — отвечал Гваданьини, разгибаясь, как вспомнилось теперь Коцио, с совсем не стариковским изяществом. — Да и возраст хорошей скрипке всегда на пользу. Но раз уж вы заговорили о будущих ценах, я как раз хотел бы кое-что с вами обсудить. Вы ведь купили никак не меньше трех десятков моих инструментов. Это уже коллекция, но несколько однобокая. Вы даже не представляете, синьор граф, как мне лестна эта однобокость, но в благодарность за вашу щедрость я хотел бы помочь вам ее исправить.
Коцио не сразу поверил своим ушам.
— Вы хотите порекомендовать мне ваших конкурентов, синьор Гваданьини? Значит, ваши дела пошли на поправку?
— О, синьор граф, тот, кого я собираюсь вам рекомендовать, не вполне конкурент, — возразил старик. — Он умер сорок лет назад. Вы наверняка даже слышали его имя — он известный мастер. Антонио Страдивари из Кремоны.
— Да, я слышал о нем как о великом мастере. Все-таки я не такой уж невежда, — улыбнулся Игнацио. — Он, кажется, был учеником Николо Амати?
— Кажется, только в своих мечтах, — покачал головой лютьер. — Я ведь из Пьяченцы, а оттуда до Кремоны совсем недалеко. В пору моей молодости, когда Страдивари еще работал, в Кремоне говорили про зажиточного человека — «богат, как Страдивари». Все хорошие заказы доставались ему — и от королевских дворов, и от богатых любителей, таких, как вы, синьор граф. Так что другим мастерам тогда в Кремоне, да и в Брешии и Пьяченце, делать было почти нечего, многие разъехались по другим городам искать клиентов. Ну и, как вы можете себе представить, большой любви к синьору Страдивари никто из нас не испытывал. И говорили о нем всякое. Мой тезка, синьор Гварнери, — а его отец как раз учился у великого Амати, — рассказывал, что Страдивари был самозванец.
— Самозванец?