Я взял самый маленький из трех кусочков в своей руке, положил его в рот и пожевал. Печенье было безвкусным.

– Только ты сам можешь это определить, – сказала Эльса. – Последуешь ли ты за этим или нет. А возвращаясь к твоему вопросу… – Эльса подула на свой кофе и сделала маленький глоточек. – У меня лучше этого не спрашивать.

– Почему?

– Потому что мои переживания в убежище таковы, что разглядеть там ребенка сложно.

– Не понимаю.

– Конечно, не понимаешь. Ты же не знаешь, как я там выгляжу, что я там делаю.

– А вы не хотите рассказать?

– Дело в том, – ответила Эльса, – что я хотела в любом случае связаться с тобой сегодня вечером. Большинство из нас встречается завтра вечером.

– В Новый год?

– Да, показалось как раз подходящим.

– А что вы… то есть мы будем делать?

Эльса не ответила напрямую на мой вопрос, а выпила еще глоток, смотря пустым взглядом перед собой, как будто перед ее внутренним взором была какая-то картинка. Отставила чашку и произнесла:

– Ты тоже заметил, что присутствует фрустрация?. незавершенность?

– Да.

Эльса кивнула.

– Для тех из нас, кто находится там дольше, чем ты, это уже стало мучительным, и надо что-то с этим делать. Поэтому мы хотим показать себя друг другу.

– На лугу?

– Да. Ты наверняка видел тени. Мы хотели попробовать, как бы это сказать, нарастить на них плоти, оказавшись там вместе.

Я подумал о том «что?», которое вылетело из меня на лугу, как раз о том чувстве незавершенности, которое, возможно, и вызывало у меня жажду разрушения в этом мире. Я спросил:

– Во сколько?