Нет, я вовсе не хочу сказать, будто верю безоговорочно. Просто все дело в той самой другой атмосфере, в которой я рос. Пожалуй, сформулировать это можно так: удивился я происшедшему гораздо меньше, чем удивился бы мой городской сверстник. Вот, пожалуй, так…
Когда я в отпуске, уже после войны, проехал к себе в деревню, так и подмывало поговорить о ней по душам. С кем-то из мужиков, понятно. Отец у меня погиб в сорок втором под Севастополем — до войны не служил срочную, но был, как говорится, ровесник века, его год попал под призыв.
А вот дед, отцов отец (дед по матери еще лет за десять до войны погиб на охоте — не совладал с очередным медведем, хотя тот у него был не первый) был живехонек и крепок. Еще семидесяти не исполнилось, года полтора воевал в первую мировую, заслужил солдатского Георгия четвертой степени и той же степени Георгиевскую медаль. Когда я приехал, они у него красовались на выходном пиджаке. Тогда уже вышел широко не публиковавшийся, но многим известный указ, который разрешал фронтовикам царского времени открыто носить солдатские Георгиевские кресты и медали.
Сели мы с ним за рюмку, и я в конце концов рассказал все, как было. Он ничуть не удивился, сказал:
— Это бывало. В старые времена больше, потом как-то незаметно отошло…
— Ну, это-то я и сам сколько раз слышал… — сказал я. — А вот почему — в Венгрии? Черт знает как далеко и от наших мест, и вообще от Советского Союза.
Он пожал плечами:
— Мало ли как оборачивалось. Случалось, и далеко от наших мест. Я тебе раньше не рассказывал… У нас во взводе, на сугубо немецкой земле, был случай с одним унтером. Ночью его, прямо а траншее, разбудила мать-покойница и стала уговаривать: сынок, уйдем отсюда! Он послушался, отошел от траншеи, не особенно далеко, но все же… И пяти минут не прошло, как прилетел немецкий «цеппелин» (они, в отличие от тогдашних аэропланов, и ночью летали частенько, за милую душу), сыпанул на позиции осколочных. Особенных потерь не было, с дюжину раненых, и все. Но вот одна бомбочка легла аккурат в траншею, где унтер спал. И разорвалась аккурат на том месте, где он спал. Его соседей с обеих сторон осколками посекло так, что в госпиталь отправлять пришлось, один потом вернулся, а другому руку оттяпали. И если бы унтер там и остался спать, его бы разнесло в клочья — в точности как и тебя, не приди она. Он потом клялся и божился, что все так и было. Очень многие, и я тоже, ему верили — в солдатах деревенских было ой как много, во все времена…
— Погоди, дед, — сказал я. — Мать-то у меня жива! Или… или она в детстве выглядела именно так, как я тебе описал?
В городе я бы таких разговоров не вел. Но это ж деревня, родина моя…
На сей раз он ненадолго задумался. Потом сказал:
— Вот уж нет. Мать у тебя, сам прекрасно знаешь, чернявая и никогда белявой не была. Когда была девчонкой, волосы еще в одну косу заплетали, это уж потом переняли городскую моду заплетать по две… Не сходится. А с другой стороны… Родня у нас большая, и близкой, и дальней полно. Фотографий детских времен от тех, кто помер девчонками, и не осталось. Поди тут угадай, кем она тебе приходится. А может, и не родня вовсе, но наша, деревенская. По-всякому бывало…
На том и закончили. Поймите меня правильно: я вовсе не хочу сказать, будто верю до конца. Просто, как говорил уже, удивлен был гораздо меньше, чем городской на моем месте. Ну никак не могла она мне присниться или померещиться…
ПОДВАЛ С СЮРПРИЗОМ
Произошла та история в сентябре сорок пятого, в Австрии, где дислоцировалась наша дивизия. Я тогда в штабе дивизии и служил, выехал в штаб полка по служебному поручению. Начальство сразу предупредило: нужные документы раньше завтрашнего дня не приготовят, так что там мне и ночевать.
Я такому обороту дела был только рад. Именно в том полку я в штабе прослужил больше полутора лет, оттуда и ушел на повышение в дивизию. Так что выпал отличный случай посидеть с бывшими сослуживцами, добрыми приятелями.
Чтобы внести некоторую ясность: я не кадровый военный и в штабе очутился далеко не сразу. По гражданской профессии я инженер-геодезист, успел даже проработать больше года, а в сентябре сорок первого мобилизовали, правда, не рядовым — я и в институте проходил военные сборы, и однажды после института числился лейтенантом запаса — вернее, воентехником второго ранга, как это тогда называлось.
Некоторой сумятицы и скоропалительных решений тогда, что скрывать, хватало. Сначала кто-то вышестоящий зацепился за слово «инженер», не особенно и обращая внимание на приставку через черточку — и определили меня в инженерную службу роты. Где дело у меня откровенно не пошло — узкая специализация все-таки. Начальник попался понимающий: не стал меня нести по кочкам, а отправил в пехоту, дал взвод. Поначалу мне и там пришлось несладко, ну какой из меня строевой командир? Однако я, в отличие от некоторых, лейтенантскими кубарями не чванился, носа не задирал, выбрал правильную линию поведения: прислушивался к старослужащим, к повоевавшим — и они, видя такое отношение, мягко и ненавязчиво наставляли, в такой форме, что ни малейшего ущерба ни достоинству, ни офицерской чести это не приносило. Большое дело на войне — правильно себя поставить. Впрочем, это я еще на гражданке понял, когда работал начальником отряда. Геодезическая партия — это не завод, там свои порядки, свой, непростой порой контингент…
В общем, довольно быстро дело пошло на лад. Настолько, что через год меня поставили на роту, где я тоже, смею думать, лицом в грязь не ударил. Красная Звезда, орден Отечественной войны второй степени, медали «За отвагу» и «За оборону Москвы» (эту я получил в сорок четвертом, когда ее учредили), два легких ранения. Помаячил однажды «Александр Невский», но в руки не дался. Одним словом, с полным на то правом могу называть себя фронтовиком.
Вот только в начале сорок третьего, когда миновали самые тяжелые годы и явственно обозначился перелом в нашу сторону, многое изменилось. И в первую очередь прежний принцип: «Куда послали, там и служи». Более рационально стали использовать людей. К примеру, сержантов и рядовых, имевших законченное десятилетнее образование, стали в массовом порядке отправлять на краткосрочные офицерские курсы. А многих, пришедших из запаса, — по мере возможности использовать по основной специальности. Вот и меня однажды вызвали к начальству, и разговор был коротким. Инженер-геодезист? Значит, отлично разбираешься в картографии. Пойдешь служить в штаб батальона, там от тебя будет больше пользы, чем на нынешней твоей должности. Ну, приказы в армии не обсуждаются…