— Врешь! — крикнул дядюшка Гай, грохнул в стену кулачищем и почти завыл от бессилия — Лу-учшие витязи Властова! Лучшие!!! Они не могут… все сразу… Вылезут они, вылезут!

Да, они пытаются выжить. Один за другим, огромные железные шлемы выныривают из застывающей воды — их почти не видно: льдистая пыль мутит и вьюжит над бурлящей водой, а поверхность реки у самого берега уже тонко остекленела… подернулась стынущей рябью… Кречеты бьются, пытаются выбраться к берегу — но секунда за секундой сковывают воду гадким безжизненным холодом! Милая родная река стала вдруг бездушной! Вязкой и цепкой! Возле дна еще волнуется разбуженный ил, перепуганная зеленоватая водица еще не остыла, и ноги свободны, зато плечи мигом схватило! Сцепило черным напористым льдом! Льдины острые трутся и стонут, гудят и крошатся под железными пальцами холодеющих дружинников — доза одоленя чудовищна, целый мешок… Не пожалел Куруяд зелья, чтобы погубить знаменитых кречетов. Такой мешочек не дешевле полутысячи гривен стоит! Можно небольшое войско нанять, с кавалерией даже…

— «Стерх наезднику», — негромко бормочет Мяу в волшебном бреду. — «У нас полна полынья рыбы».

Нет, не выбраться кречетам — вот первый, с краю, уже замер, медленно столбенея, застывшую стальную десницу выставил вперед, левой рукой замахнулся к небу: все, даже гибкие усики не раскачиваются, блестят инеем, насквозь проморожены… Туда, в омут возле коряги, попало особенно много колдовского порошка: кажется, даже доспех вдоль спины лопнул от резкого крутого мороза… А меч, страшный меч, добрый двуручный друг, так и остался за спиной… Никак не чаял великий славянский витязь, что не от меча умрет, не от стрелы и не от яда даже — от лютого холода! В последней своей битве даже клинка обнажить не успел… Ничего. Коли живы будем, завтра расколем льдину, вынем драгоценный меч. Пригодится в хозяйстве.

Голубая молния вспыхнула — кто-то из погибающих титанов выдернул-таки оружие из-за спины: блеск! Золотые и белые искры! — мощнейший удар расколол льдину, на миг выпустил черное стальное бедро из смертельного захвата, но… края сходятся! Едва показалась из-подо льда зеленая жидкая кашица — сразу же стынет, седеет, затягивается холодным воском… Сражаются кречеты — бьются со льдом, как тонущие русские крейсера среди айсбергов. Я поежился: даже здесь, в землянке, будто стало холоднее… А там — кромешный ужас: снежная пыль гудит над водой, вспыхивают в белом тумане розоватые, голубые сполохи двух разящих клинков, река кипит холодом, кверху подлетают искрящие брызги, а вниз уже сыпятся мелкими льдинками, звенят и прыгают по черной прозрачной корке, сковавшей воду у берега. Большая темная льдина, ворочаясь, стоит у самого берега. Не меньше двадцати метров в диаметре… Студенец — могучее зелье.

— «Наездник стерху. Пора валить лес».

И загрохотало на южном берегу.

Сосны падали красиво, тяжко и правильно: темными колючими облаками мятущихся шумных верхушек — за реку, на тот бережок. Сосны заваливались, как мертвые великаны, пораженные неведомым неприятелем в голову, в мозг. Эти сосны росли здесь давно, они многое видели и почти привыкли к человеческим безумствам — битвам и праздникам, крикам и песням… Ибо если ты сосна, ты живешь и не знаешь, когда придет острозубый зверек с топором. Если ты сосна, ты никак не остановишь зверька. Ты понимаешь это, и есть только один способ не сойти с ума: надо смотреть в небо. Старые сосны на берегу Вручего давно привыкли смотреть не вниз, где копошились острозубые зверьки, но вверх. Они заглядывались в небо, и каждая сосна знала: придет и мой час красиво упасть, мягко обрушиться оземь.

Но никто из них не ведал, каким ужасным и противоестественным будет конец. Не ведал, что острозубый зверек явится не с топором, а с грязной колдовской кистью, с отравляющей лаской… Так случилось: смертельная лень растеклась по стволу, а потом что-то нечистое, гадкое всползло по коже наверх, на самую верхушку и вцепилось, как присосавшийся цепкий паразит…

Сосны падали как заговоренные — одновременно, красиво и точно. Все десять дивов приземлились именно, там, где гадам надо. В дюжине шагов от боярышни Метанки.

— «Стерх наезднику мосты наведены, шишки сброшены».

Северный берег вмиг превратился в черно-зеленое буйство переломанных веток, горькой пыли, шумящих иголок и рваной травы: падающими соснами сразу придавило одного из трех дружинников внешнего периметра, второй чудом увернулся, потеряв меч в месиве хвойных обломков, и едва успел отскочить от потного цепкого дива, выпрыгнувшего из темной тучи качающихся умирающих ветвей. Выдернул клинок из ножен раздавленного друга — ха! встретил заморскую обезьяну горячей сталью: разлетелась состриженная шерсть, темные брызги из рассеченного медвежьего плеча! Знай наших.

Но чудовищ слишком много. Один за другим отцепляются от гудящих поверженных сосновых стволов. Разжимаются онемевшие клыки, поднимаются дубины, тяжкие молоты, страшные топоры… Я вижу, как хладнокровно и метко литвин кидает свои кинжалы — раз… два… три! Тщетно. Острые плоские железки отскакивают от жесткой щетины! Литвин вздрагивает, делает круглые глаза и разглядывает ножик в руке — не случилось ли чего? Не затупился ли? Рядом два дива раздирают на части дружинника — уже второй парнишка убит: клинок заклинило в ребрах у чудовища, и палица с крючьями настигла беднягу…

Чика Косень бьется ногами, прыгает и вьется меж неповоротливых обезьян — скинул девичью рубаху и теперь снова похож на нормального злого тесовича: черная короткая кольчужка, темные штанишки, такие же сапожки маленькие. Весь ладный, гибкий — будто танцует; длинная коса по-прежнему мотается за спиной, как у китайского монаха. Но… тоже не все гладко. Запрыгнул было на рыжую ревущую тварь — задушить задумал, что ли? — див отмахнулся жуткой лапой, и Чика отлетел, как матерчатая кукла. Тут же вскочил на ноги, аж через себя прыгнул от боли и злости, крутанулся через голову — и снова в атаку!

— Ох и ловок! — восхищенно выдохнул Гай. — Великий вой, недаром про тесовичей песни складывают.

Смелый, безумный Чика! С лета, часто перебирая ногами, буквально взбежал на рыжую тварь, как на забор двухметровый, заскочил на мохнатые плечи и — раз!

— Есть! — взревел Гай, радостно багровея.

Двумя руками, двумя кинжалами — в оскаленную вонючую голову! И быстренько спрыгнул, оставив кровавые лезвия дрожать в ревущей, но уже мертвой голове. Я хотел порадоваться за Косеня, но… в тот же миг рядом с ним, в двух шагах… Ох… Кажется, дивы надвое разорвали замешкавшегося литвина — какие-то красно-зеленые клочки повалились в траву; и тут же дикий удар молота сломал плечо последнему, третьему дружиннику из периметра… Косень прогнулся, ушел от свистящей булавы, бросил наугад кинжал (засадил в толстое обезьянье бедро) и со всех ног… бросился к Метанке!

Что он хочет? Взвалить ее на спину и бежать?!

Нет! Оттолкнул писклявую девицу, подскочил к пивной огромной бочке с медом… Быстрый удар ногой в днище! Еще! С третьего удара дно проваливается вглубь — я невольно зажмуриваюсь… сейчас ударит волною липкого меда!