— В Париже, Мартин, в девятнадцатом микрорайоне.

— Отлично, Жан-Марк, вы знакомы с Иваном?

— Разумеется, Мартин.

Я перехватывал инициативу в разговоре, но абонент все еще не раскрывался полностью, а у меня не хватало монет для продолжения игры.

— Послушайте, — сказал я твердо. — Я звоню по платному телефону, оказываю услугу своему другу, но у меня нет мелочи, чтобы продолжить разговор. Просто скажите, откуда вы знаете Ивана. Вы ему отец, брат или кто?

— Кузен, — ответил Жан-Марк. — Послушайте, Мартин, дайте мне ваш номер телефона, я перезвоню вам.

Кузен. Все в порядке, предположил я и сообщил ему номер телефона. Он повторил его за мной с некоторым удивлением.

— Это не парижский номер, — догадался Жан-Марк.

— Испанский, — пояснил я. — Код района Альгесираса. Перезвоните мне.

Он позвонил почти сразу же. Не вдаваясь в излишние подробности, я ошарашил его дурной вестью о кончине кузена. Эмоциональное состояние Жан-Марка было трудно определить из-за тысячачетырехсоткилометровой протяженности медного провода, но, кажется, он был признателен за звонок и пообещал приехать в крепость незамедлительно, чтобы принять от меня залежавшийся труп. Сегодня понедельник, он рассчитывал приехать в среду вечером.

Я сидел и пил кофе с молоком. Сделал и пару глотков анисовой водки в честь завершения не очень значительного дела. И даже презрительные взгляды полдесятка или около того безработных стариков в костюмах из тонкого нейлона, с которыми я находился в баре, не могли поколебать мое душевное равновесие. У меня имелось два дня, чтобы разобраться с вопросами, оставшимися без ответа из-за смерти Ивана. Теперь было ясно, что по прибытии ко мне вечером в пятницу он знал, что болен гораздо серьезнее, чем показывал это на людях, понимал неминуемость кончины. Это объясняло его нежелание показываться врачу — не нужно метеоролога, чтобы понимать, куда дует ветер. Я отодвинул свой стаканчик, закурил сигарету и продумал последнюю версию. Мне показалось, что он мог бы отказаться от врача лишь в том случае, если бы был уверен, что для него нет спасения, а чтобы приобрести такую уверенность, должен был знать более или менее точно, чем болен.

Когда демобилизованный испанский солдат лет девятнадцати не нашел в понедельник утром ничего лучшего, как создать на полу в непосредственной близости от моих ног лужу из плевков, я подхватил ключи от фургона и покинул бар. Двигаясь в горах в обратном направлении мимо скрытых от глаз коз, тренькающих колокольчиками среди пробковых дубов, я недоумевал, была ли какая-то особая, циничная причина для решения Ивана закончить свой жизненный путь в моей компании, поскольку сейчас был уверен: приятель понимал, что не покинет крепость живым. В мозгу резонировала какая-то тревога, словно я услышал вполуха угрозу от недоброжелателя в переполненном баре, но не был уверен, правильно ли понял. Мы с Иваном никогда не были настоящими друзьями, и все же, за исключением инцидента с сугробом, навеянным вьюгой, я не давал ему реального повода для мести. Он просто был парнем, с которым я когда-то провел некоторое время, и, с моей точки зрения, к этому ничего нельзя было прибавить.

Я дергал рукояткой переключателя скоростей, пока не включил вторую, мотал головой, чтобы разогнать приступ паранойи. Интересно, что я не чувствовал ни угрызений совести, ни печали из-за его мучительной, неприглядной смерти в одиночестве, ощущал лишь мерзкое любопытство и отвращение к тому, как его короткая жизнь по каплям уходила в небытие. Все, что он совершил, все мельчайшие эпизоды его младенчества, детства и юности, в которой, как я полагал, он несколько задержался, теперь стали ничем. Это грустно в известной степени, но я не испытывал к нему жалости. Впрочем, у него, кажется, были заботливые родственники, которым он в конце своего жизненного пути все же умудрился принести горе.

Дорога вынырнула из тени пробковых деревьев на дневной солнечный свет. Я вновь закурил окурок закрутки с марихуаной, оставленной в переполненной пепельнице, включил «Свободное радио Альберто» и напевал в унисон Рамонесу. Теперь я был, не без оснований и удовлетворения, уверен в том, что этот затянутый в кожу воришка-наркоман не причинит мне больше беспокойства.