– Меня привел с собою кардинал, ваше величество.

– Это другое дело, – сказал Генрих. – Но что вы сказали? Сен-Кантен сможет продержаться? Не ослышался ли я?

– Нет, государь. Но вы сказали, что наградили бы город льготами и драгоценностями, если бы он продержался, не так ли?

– И я повторяю это еще раз.

– Но тогда, наверно, вы не отказали бы человеку, который вдохновил бы Сен-Кантен на оборону и сдал бы город не раньше, чем рухнет под неприятельскими ядрами его последняя стена? Если бы этот человек, подаривший вам неделю отсрочки и, значит, сохранивший вам престол, попросил бы у вас милости, оказали бы вы ее ему?

– Еще бы! – воскликнул Генрих. – Такой человек получил бы все, что во власти короля.

– Тогда договор заключен! Ибо король обладает не только властью, но и правом прощать, а человек этот просит у вас не золота и не титулов, а лишь прощения.

– Но где же он? Кто этот спаситель? – спросил король.

– Он перед вами, государь. Это я, простой капитан вашей гвардии. Но в душе и в руке своей я ощущаю сверхчеловеческую силу. Она докажет вам, что я без похвальбы берусь спасти свое отечество и вместе с тем своего отца.

– Вашего отца, господин д’Эксмес? – изумившись, спросил король.

– Меня зовут не д’Эксмес, – сказал Габриэль. – Я Габриэль де Монтгомери, сын графа Жака де Монтгомери, которого, должно быть, вы помните, ваше величество!

– Сын графа де Монтгомери? – привстал в кресле побледневший король.

Госпожа Диана, охваченная страхом, тоже отодвинулась назад.

– Да, государь, – продолжал Габриэль спокойно, – я виконт де Монтгомери, просящий у вас в обмен на услугу, которую он вам окажет, всего лишь освобождения своего отца.

– Но, сударь, – ответил король, – ваш отец не то скончался, не то исчез… Я сам не знаю… Мне неизвестно, где ваш отец…

– Но мне это известно, государь, – возразил Габриэль, преодолев приступ страха. – Мой отец восемнадцать лет томился в Шатле, ожидая смерти от бога или прощения от короля. Отец мой жив, я в этом уверен. А какое он совершил преступление, я не знаю.

– Не знаете? – нахмурившись, переспросил король.

– Не знаю, ваше величество. Велика должна быть его вина, ежели он наказан столь долгим заточением. Государь, выслушайте меня! За восемнадцать лет пора проснуться милосердию. Страсти человеческие, как добрые, так и злые, столь долго не живут. Мой отец, вошедший в тюрьму человеком средних лет, выйдет из нее старцем. Какова бы ни была его вина, не достаточно ли искупление? И если, быть может, кара была чрезмерна, то ведь он слишком слаб, чтобы помнить обиду. Государь, верните к жизни несчастного узника, отныне ничем не опасного! Вспомните слова Христовы и простите другому свои обиды, дабы и вам простились ваши.

Последние слова Габриэль произнес с такой силой, что король и госпожа Валантинуа в смятении переглянулись.

Чтобы не слишком бередить рану, Габриэль поспешно добавил: