– Я только что лично слыхал эти гнусные измышления из уст вот этих благочестивых флорентийских братьев, которые не стесняются говорить вслух то, что им другие нашептывают потихоньку!

– Кого же вы обвиняете? – спросил король. – Тех, кто повторяет, или тех, кто нашептывает?

– Тех и других, государь, но главным образом зачинщиков этой подлой клеветы, – ответил принц Конде, смотря прямо в лицо кардиналу Лотарингскому.

Самообладание принца смутило кардинала, и он отступил за спину своего брата.

– Ну что ж, брат мой, – произнес король, – мы разрешаем вам и опровергнуть клевету, и изобличить ваших обвинителей… Посмотрим!..

– Мне опровергать клевету? – переспросил принц Конде. – Разве мои поступки не говорят сами за себя? Разве я не явился по первому зову в этот замок, чтобы занять место среди защитников вашего величества? Разве так поступают виновные? Скажите вы сами, государь!

Франциск не ответил на вопрос, а просто сказал:

– Обличите ваших клеветников.

– Я это сделаю, и не словами, государь, а делом! Если они по-настоящему честны, пусть обвинят меня открыто, пусть назовут себя здесь, всенародно… и я бросаю им перчатку! – И, выпалив эти слова, принц Конде бросил перчатку к своим ногам.

Гордый взгляд, направленный на герцога де Гиза, пояснил, кого имел в виду принц, но герцог и бровью не повел.

Настала тишина. Каждый дивился этой небывалой комедии лжи, в которой главную роль играл принц крови перед лицом всего двора, где каждый паж знал, что он трижды виновен в том, от чего отрекается с таким великолепно разыгранным негодованием!

По правде говоря, только один молодой король по своей наивности удивился этой сцене, все же остальные – несмотря на явную ложь – признали храбрость и благородство принца. Политические принципы итальянских дворов, перенесенные Екатериной Медичи и ее флорентийцами на землю Франции, быстро получили признание. Скрывать свои мысли и кривить душой считалось величайшим искусством. Искренность приравнивалась к глупости. Поэтому и герцог де Гиз не только не испытал должного презрения к принцу Конде, но даже восхитился его поступком. Шагнув вперед, он медленно снял перчатку и бросил ее туда же, где лежала перчатка принца.

Все застыли в изумлении, думая, что дерзкий вызов принца принят герцогом. Но герцог был более тонким политиком, чем это могло показаться. Он произнес четко и раздельно:

– Я присоединяюсь и поддерживаю все сказанное господином принцем Конде и сам настолько ему предан, что согласен быть его секундантом и готов поднять свою шпагу ради защиты правого дела. – И герцог обвел испытующим взглядом всех находившихся в зале.

Что же касается принца Конде, то ему оставалось только потупить взор. Лучше бы ему погибнуть в открытом, честном бою!

Герцог де Гиз усмехнулся:

– Итак, никому не угодно поднять перчатку либо принца Конде, либо мою?

И в самом деле, никто даже и не пошевелился, да иначе и быть не могло.

– Итак, брат мой, – печально улыбнулся Франциск II, – вот вы и очистились от всякого подозрения в вероломстве.

– Да, государь, – нагло ответил «бессловесный начальник», – и я крайне благодарен вашему величеству за ваше содействие.