– Как! И вы тоже? И вы против меня?

– Да, государыня, о чем сам глубоко сожалею, – ответил герцог де Гиз. – Однако вы же видели, когда речь шла о коннетабле и герцогине де Валантинуа, я всецело разделял ваши взгляды…

– Потому что они совпадали с вашими, – процедила Екатерина Медичи. – Я это вижу теперь, но уже поздно!

– Что же касается графа де Монтгомери, – преспокойно продолжал герцог, – то я никак не могу согласиться с вами. Мне думается, что невозможно налагать ответственность за несчастный случай на дворянина исключительной храбрости и благородства. Подобный процесс принес бы ему торжество, а его обвинителям – посрамление. И посему, а также по некоторым иным причинам я держусь того мнения, что нам надлежит принести извинения графу де Монтгомери за необдуманный арест и освободить его. Таково мое мнение.

– Превосходно! – захлебнулась злобным смехом Екатерина, круто повернувшись к королю: – Вот так мнение! Не совпадает ли оно случайно с вашим, сын мой?

Признательная улыбка Марии Стюарт, обращенная к герцогу де Гизу, была так выразительна, что у короля рассеялись все сомнения.

– Матушка, – сказал он, – я должен признаться, что придерживаюсь того же мнения, что и дядя.

– Предать память отца! – чуть ли не простонала Екатерина.

– Нет, государыня, я, напротив, ее берегу, – возразил Франциск II. – Разве не сказал отец сейчас же после ранения, что Монтгомери здесь ни при чем?! И потом, в минуты своей агонии, он даже и не подумал отказаться от сказанных им слов! Разрешите уж мне, его сыну, повиноваться ему!

– Так! Значит, вы начинаете с презрения к священной воле вашей матери!

– Государыня, – перебил королеву герцог де Гиз, – разрешите вам напомнить ваши собственные слова: единая воля в государстве!

– Но я разумела, что воля министра не должна возвышаться над волей короля.

– Кстати, государыня, кто же может больше заботиться о короле, нежели я, его супруга? – вмешалась Мария Стюарт. – Вот я вместе с дядей и подаю ему совет: верить в честность, а не в предательство, когда речь идет о благороднейшем и храбрейшем из его верноподданных, и не позорить свое царствование беззаконием!

– И к таким увещаниям вы прислушиваетесь? – обратилась королева к сыну.

– Я прислушиваюсь к голосу моей совести, – отвечал молодой король с такой твердостью, которой от него никто не ожидал.

– Это ваше последнее слово, Франциск? Тогда берегитесь! Если вы отказываете вашей матери при первом ее обращении к вам и проявляете слишком уж полную независимость, тогда можете управлять страной без меня, с вашими верными министрами! Мне нет больше дела ни до короля, ни до королевства, я покидаю вас! Подумайте, подумайте хорошенько над этим!

– Мы горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться! – шепнула Мария королю.

И тот, влюбленный в нее до безрассудства, повторил вслед за ней:

– Мы горько бы оплакивали такую потерю, но сумели бы с ней примириться.

– Хорошо же! – только и могла сказать Екатерина и добавила, кивнув в сторону Габриэля: – А этого я еще рано или поздно найду.