Я ему не нравлюсь. Ушат ледяной правды отрезвляет.

— Достаточно. — Останавливаю его плавным взмахом руки. — А то мы так докатимся до извинений.

Раф просовывает руки в карманы брюк, не отрывая от меня хмурого взгляда.

— Я не жалею. Надеюсь, и ты тоже. Было здорово… насколько я помню.

Да уж… Здорово — на уровне физики. Химия у нас, по всей вероятности, случилась односторонней.

В тихом голосе ярко выраженная мука. Наверное, непросто говорить в лицо неприятную правду. Умом понимаю, а сердцу плевать. Оно сжимается и больше не хочет биться.

Я судорожно вдыхаю, чтобы загнать слёзы внутрь.

— Что ж, спасибо за честность.

Ухожу не оглядываясь. В противном случае не смогу сдержать всхлипа. Нет больше смысла резаться об осколки неба в его глазах, пусть даже всё внутри протестует. Его рядом со мной удержит только жалость.

Нахожу отца, чтобы сообщить о своём решении вернуться домой.

— Пап, если то, чего я хочу, недосягаемо, остаётся только смириться? — спрашиваю напоследок. Мне нужен совет, а с мачехой разговора по душам снова не выйдет.

Отец вскидывает брови, затем запрокидывает голову к зацепившейся за ветку яблони ленте.

— Что скажешь, дотянешься?

— Нет, конечно.

Исключено. Даже будь я модельного роста.

— Я тоже, — улыбается моему скептицизму. — Но я бы сначала всё-таки поискал лестницу, иначе в жизни ничего не добился.

Знаю, что не такого эффекта отец добивался, но я чувствую себя ещё более ущербной, чем пару минут назад. Какие-то выходы, лестницы… Одна я вижу перед собой глухую стену?

Мне определённо сегодня есть над чем подумать.

Соседний особняк постепенно погружается в тишину. В окне напротив моих комнат загорается свет, впервые за много лет.

Артуру тоже не спится, вскоре шелест весенней ночи разбавляется печальными звуками пианино. Я совершенно не разбираюсь в классической музыке, но он играет с такой самоотдачей, что кажется это капли слёз разбиваются о клавиши.