Глава 1

ДРАКОНЫ НОЧИ

1 мая 1948 года

Время лечит все, но только не страх. Возраст ничего не меняет. Мы становимся старше, но прожитые годы лишь отдаляют нас от начала начал, не стирая из памяти того, что однажды испугало в детстве – ночью, при свете луны. От чего днем по прошествии лет вроде бы не осталось и следа. Только бурое пятно на выцветших пожелтевших обоях.

Обои в комнате действительно были пожелтевшие и все в пятнах. Там, где стоял письменный стол отца, это были брызги чернил. Отец погиб на фронте. Маруся Карасева помнила его смутно. В том месте, где стояла кровать матери, обои пестрели жирными засалинами – от пропотевших подушек. Круглое пятно в центре стены было следом брюнетистой головы Кагулова. Когда он приходил к матери и оставался ночевать, то снимал портупею с кобурой и начищенные до блеска сапоги, снимал офицерский китель с новенькими майорскими погонами и, оставшись в одних галифе, садился на кровать, откидывался к стене, брал отцовскую гитару и…

Голос у Кагулова был приятный, с хрипотцой. И сам он был вальяжный, неспешный. В городе Двуреченске, где жила Маруся с матерью, он был заметной фигурой. Его боялись, как и всех тех, кто был «из органов». А их в Двуреченске было немало, благо весной и летом на берегу реки развертывались летние учебные лагеря МГБ для офицерского состава. Марусе Карасевой исполнилось восемь лет. Она многого еще не понимала в этой сложной штуке под названием «жизнь взрослых», но кое-что уже секла. Например, то, как меняется голос матери, когда у них гостит Кагулов. Если он оставался на ночь, то мускулистым плечом играючи выдвигал старый шифоньер, ставя его поперек комнаты и отгораживая закуток у окна, где был старый бабушкин сундук, на который клали матрас и стелили постель для Маруси. Шифоньер играл роль ширмы, заслонявшей кровать, потому что комната была только одна. До войны при отце их было две – светлые просторные комнаты на первом этаже бывшего купеческого дома на улице Ворошилова. Но сейчас за стеной в соседней комнате жила сестра матери с детьми и мужем, пришедшим с войны без ноги. Они, как и Маруся с матерью, вернулись в Двуреченск из эвакуации, а дом их сгорел при немцах, когда те еще были в городе. А на втором этаже жили Строгачевы и Маслаченки – горластый, многодетный семейный табор.

Там, наверху, у них пел патефон. Там отмечали 1 Мая – шумно, весело, с танцами.

– голос Петра Лещенко с трофейной пластинки.

Маруся Карасева сидела на сундуке в своем закутке у окна. Шифоньер перегораживал комнату. Мать ушла праздновать вместе с Кагуловым к каким-то его знакомым офицерам, снимавшим квартиру на площади у горсовета. Мать была очень нарядной, долго вертелась перед зеркалом. Надела зеленое со вставкой «американское» платье, полученное по ордеру. Она работала начальником секретариата суда и порой получала по ордеру что-то из носильных вещей, присланных по ленд-лизу. А ярко-красную губную помаду, как и чулки, подарил ей майор Кагулов.

От сладкого тенорка, распевавшего про какой-то неведомый «парк Чаир», у Маруси защипало в носу. День 1 Мая, который она ждала с жаром и нетерпением, начался неплохо. Рано утром всех собрали в школе. За неделю до праздника по школе гуляли слухи, что на городскую демонстрацию к горсовету пойдут только старшеклассники. Но потом оказалось, что третий, четвертый и пятый классы тоже идут. Во дворе школы появился огромный портрет Сталина, который должны были торжественно нести учителя во главе с завучем. Тут же разворачивали красные транспаранты, суетились пионервожатые. Марусе из всего этого первомайского великолепия досталась гвоздика из мятой крашеной бумаги. Зато в школьной колонне она вместе с классом оказалась как раз под портретом вождя. Сталин плыл над Марусей, и она то и дело задирала голову, чтобы встретиться с ним взглядом. Совсем, совсем не смотрела под ноги. Городской оркестр играл марши, и это были марши Первомая и Победы. Площадь Двуреченска была запружена народом. В толпе мелькало много офицеров в новенькой щегольской форме.

«Гражданочка, а давайте рискнем, затеряемся в толпе» – это вкрадчиво шепнул широкоплечий бритый капитан блондинке с шестимесячной завивкой. Тихонько шепнул, но чуткая Маруся Карасева услышала. Блондинка отшатнулась от капитана, как от зачумленного. Звали блондинку Ася Мордашова. В Двуреченск она приехала вместе с цирком. Маруся уже дважды успела побывать в цирке – один раз с классом, а другой вместе с матерью и Кагуловым, который и повел их смотреть новую программу. Ждали клоуна Карандаша. Но вместо него на гастроли в Двуреченск приехал знаменитый на всю страну фокусник и гипнотизер Симон Валенти. Ася Мордашова работала у него в номере ассистенткой. На весь период гастролей горсовет предоставил артисту Валенти жилплощадь. Он поселился вместе с Асей Мордашовой, своей гражданской женой и ее двумя детьми в доме на улице Ворошилова как раз напротив дома Карасевых.

Правда, увидев их на арене, Маруся сначала ни его, ни ее не узнала. Даже представить себе не могла, что этот вот лощеный тип во фраке, смахивающий на буржуя из заграничного фильма, и его помощница в восточном тюрбане, в алых шелковых шальварах с голым животом, похожая на сказочную шамаханскую царицу, и есть ТЕ САМЫЕ соседи из дома напротив. Сын Мордашовой Марат стал учиться в их школе, в параллельном «мужском» классе. Марат и его сестра по имени Май были настоящими «цирковыми детьми», а потому возбуждали среди местной детворы всеобщее жгучее любопытство. Маруся, кстати сказать, знала об их домашней не цирковой жизни побольше других. А как было не знать – жили ведь почти рядом.

Если взглянуть из окна, дом их был отлично виден – во-о-он этот дом. Тоже бывший купеческий особняк. Крыльцо под навесом. Ступеньки. Дверь, обитая дерматином. Цирковые тоже жили на первом этаже. А прежде их квартиру занимала семья инженера Дергунова. Но они все прошлым летом куда-то вдруг делись в одночасье. Как-то на кухне Маруся подслушала разговор соседок. Одна другой говорила, что самого инженера арестовали как врага народа, а семейство его куда-то выслали. Вроде бы «загнали» за какой-то там «Можай». Маруся решила уточнить у матери насчет этого самого «Можая», но, едва заикнулась, получила затрещину. Естественно, заревела в голос – обиженная, недоумевающая. Кагулов, присутствовавший при этой сцене, потрепал ее по голове, угостил мятным леденцом и сказал: «Выбрось это из головы, Маруська, забудь».

Но Маруся не забыла. И не только материнскую оплеуху.

«Когда нас в бой ведет товарищ Сталин…» – зычный пьяный припев под аккордеон вырвался на волю из открытого настежь окна. В майских вечерних сумерках клавишный аккорд завяз в звенящей тишине, как бритва в киселе.

Маруся слезла с сундука и пошла к радиоприемнику, стоявшему на тумбочке в углу. Что ж, день 1 Мая начался неплохо. Она ходила на демонстрацию и даже шла под портретом самого Вождя. Но потом везение кончилось. Вечером ее оставили дома одну. Мать, собираясь в гости на офицерскую вечеринку, сказала: «Не скучай и не балуйся, в десять чтоб была уже в кровати». И заперла ее в комнате на ключ.