– Да. Если сам, тогда начинаю готовиться и ждать, – улыбнулся Зеев.

– Часа через два приеду.

– ОК. Как раз к субботнему ужину поспеешь. Только учти, что такси в шабат по двойному тарифу.

– Ничего. Мое ведомство за ценой не постоит.

***

Владимир Ефимович Круглянский всегда славился среди друзей не только интеллектом, но и феноменальным чутьем, позволявшим ему из совершенно противоречивой и разрозненной информации выхватить именно то существенное, что имело отношение к поставленной задаче. Дай ему клубок ниток, из которых только одна вдета в иголку, и он безошибочно выберет именно ее, а все остальное отбросит сразу, как не относящиеся к делу. Как у него это получалось – тайна великая есть.

– Тебе бы в угрозыске работать! – шутили его друзья. Но работал он старшим научным сотрудником в одном из московских НИИ. В разгадывании всяческих задачек и головоломок, публиковавшихся под рубрикой «Психологический практикум» был он непревзойденным мастером. Любо-дорого было наблюдать, как он распутывал какую-нибудь идиотскую шараду, над которой полдня безуспешно билась вся лаборатория, совершенно забыв о запросах народного хозяйства. И не только интеллектуальные задачки щелкались им, как орешки. Когда вся лаборатория обсуждала какой-нибудь очередной многосерийный детектив, теряясь в догадках, кто же из персонажей окажется преступником в конце последней серии, Владимир Ефимович с улыбкой называл им имя главного злодея, и не ошибался.

Никто из сотрудников лаборатории не сомневался, что их полушеф (он был заместителем завлаба) представляет собой некий феномен, сочетающий в себе свойства Эркюля Пуаро, Ниро Вульфа, Шерлока Холмса, патера Брауна и мисс Марпл в одном лице.

А в угрозыске работал один из его друзей детства. Был он тогда в звании майора. А звали его (вы будете смеяться) Пронин. Да, однофамилец, а, может, и потомок того самого майора Пронина, героя детективов середины прошлого века и персонажа многочисленных анекдотов. Так вот этот Пронин любил иногда подкидывать Владимиру Ефимовичу разные курьезные случаи из своей богатой практики. Подкидывал и с восхищением наблюдал, как тот, получив надлежащую информацию, ненадолго задумывался, задавал несколько уточняющих вопросов, а когда все почти было выпито (понятно ведь, что без бутылки тут не разберешься), неожиданно выдавал долгожданный ответ. Когда Пронин был повышен в чинах, он несколько раз почти всерьез предлагал Владимиру Ефимовичу поменять место работы и перейти к нему «под крыло» с разными интересными перспективами. В ответ на каковые предложения Владимир Ефимович неизменно отделывался шуткой – мол, мы все у вас рано или поздно очутимся, но этот дивный миг я торопить не стану. Впрочем, на их отношения  эти отказы нисколько не влияли.

Не повлиял на их дружбу и внезапный отъезд Владимира Ефимовича в Израиль, хотя Пронину и намекали, что водить дружбу с эмигрантами – это не дело, и может сказаться на его карьере. Но Пронин намекам не внял, дружбу продолжил, да и на карьере его это не отразилось.  Конечно, теперь они виделись редко. Раза три Пронин приезжал в Израиль, а Владимир Ефимович наезжал в Москву и того чаще. И всегда в обязательном порядке навещал своего «правоохранительного друга».

Ровно через два часа генерал прибыл из Тель-Авива в Иерусалим, где ныне жил рав Зеев. Зеевами (то есть, волками) тут звали всех репатриантов, ранее носивших гордое имя Владимир. Пронин попросил таксиста остановиться в полукилометре от дома своего приятеля, где начинался религиозный квартал. В субботу (в шабат, то есть) появляться там на машине было опасно – за это можно и камнем по голове схлопотать.

Генерал шел не торопясь и с любопытством разглядывал толпу. В основном, мужчин, одетых в черные лапсердаки, из-под которых торчала белая бахрома – цициты.  На голове у каждого была надета широкополая черная же шляпа. У всех в руках молитвенники. Из синагоги возвращаются. Спешат на субботний ужин. Память у генерала была фотографическая, а потому он, хотя и не был здесь лет шесть, с легкостью нашел нужные дом и квартиру. На двери было написано по-русски «Стучать». Это явно для него, и с намеком, что в субботу звонить в дверь нельзя, ибо нажатие кнопки – тоже какая-никакая, а работа.

Дверь распахнулась, и на пороге стояла Светка. Нынче она, конечно, не Светлана, а Ора (ор – это свет на иврите), как тут принято. Юбка до пят, а на голове косынка, полностью скрывающая волосы.

– Ох, Валечка! – заулыбалась она и в нарушение всех правил бросилась его обнимать и целовать (ведь замужнюю женщину не то, что целовать, а ей и руку подать запрещено). – Как же я рада тебя видеть!

– А где благоверный?

– Еще из синагоги не вернулся. Щас прибежит… – сказала Света (или все-таки Ора?).

Владимир Ефимович в Израиле тоже работал по специальности – математиком.  А вот что этот сугубо светский человек ударится в иудейскую религию, стало для генерала ба-альшо-ой неожиданностью. Но он и к этому привык и лишь шутил: «Чем бы еврей не тешился, лишь бы не олигархничал». Генерал недолюбливал олигархов. Кстати, внезапная религиозность раби Зеева была как-то связана с его работой.

Наконец, благоверный явился и тоже кинулся обнимать гостя. Потом генерала усадили за стол, покрытый белой шелковой скатертью, на котором торжественно горели свечи. Вся семья чинно расселась вокруг. Средняя дочка, только что отслужившая в израильской армии, красавица, тоже в длинной до пят синей юбке и белоснежной блузке, младшенький, поздний ребенок, «отрада старости», мальчик лет восьми с длинными и кудрявыми золотистыми локонами (надо же, блондин, а родители-то чернявые – подумал генерал). Только старшей дочери не было – у нее уже своя семья. Хозяин дома разломил халу, налил в бокалы вина и начал творить молитву на своем тарабарском наречии. Семейство, да и сам генерал, внимательно следивший, чтобы не пропустить, повторяли в конце каждого периода «Амен».

Выпили вина. Потом Валентин Петрович достал бутылку коньяка.

– Кошерный? – подозрительно глядя на бутылку, спросил хозяин.