В коробке была ручная граната. Увидев некоторое замешательство гостя, Иллеш улыбнулся:
— Бери, не бойся: граната обезврежена, без запала. Занятная вещица. С ней в феврале сорок пятого вместе с вашими солдатами я вошел в Будапешт. Так что это — последняя граната второй мировой войны, которая была у меня в руках.
Мурадян с любопытством взял гранату, подержал ее на ладони. Это была знаменитая лимонка — незаменимое солдатское оружие ближнего боя.
— Да, знакомая штучка, — задумчиво сказал Мурадян, возвращая лимонку хозяину. — Не раз выручала в бою.
— А меня ее боевая сестрица выручила, можно сказать, на пороге дома…
Иллеш оживился при воспоминании, прошелся по кабинету, остановился у окна.
— Ваши солдаты штурмовали эту улицу, — продолжал он. — Я продвигался сзади штурмовых групп вместе с начальником штаба батальона. Неожиданно из подвала дома выскочили четверо гитлеровцев. Я их запомнил, словно сейчас вижу: они были в касках и длинных грязных шинелях: заросшие щетиной лица перекошены злобой и страхом. Увидели нас, вскинули автоматы. Все, подумал, конец… Правда, подумать-то не успел. Прыгнул в сторону, за угол дома. Выхватил гранату и бросил из-за стены в фашистов. После взрыва выглянул — три трупа лежали на мостовой, а четвертый гитлеровец, волоча раненую ногу, пытался укрыться в подвале. Да не успел: очередь подоспевшего советского офицера сразила врага на ступеньках подвала…
— Виктор, а что тебе подарить на память о нашей встрече? — спросил Бела.
— У нас в Армении говорят: «Лучший подарок гостю — горы. Бери любую, только Севан не трогай», — пошутил Мурадян.
— Я знаю: Севан — красивейшее озеро. Видел его: им я любовался в тысяча девятьсот тридцать девятом году, когда приезжал в Ереван на тысячелетие армянского национального эпоса «Давид Сасунский»… Так вот — об озерах. Наш Балатон тоже красив, но ваш Севан в горах просто великолепен. Так что возьмешь на память? Выбирай…
— Бела Иосифович! Лучший подарок — твоя книга с твоим автографом.
— Договорились. Сейчас подпишу.
Бела Иллеш подарил книги, переведенные на русский язык. И теперь, когда писателя нет в живых, его книги на русском и венгерском языках и его портрет напоминают Мурадяну о пламенном революционере-интернационалисте, мужественном антифашисте, большом друге нашей страны и талантливом писателе, с которым Виктора Мурадяна свели дороги войны.
В Душанбе, в квартире Бобаджановых, заботливая Сабохат собирала чемоданы в дорогу. Военкомат выделил ветерану войны две путевки в Гурзуф. А тут из Полтавы пришла встречная телеграмма: городской комитет партии и городской Совет приглашали Бобаджанова в Полтаву на празднование 40-летия освобождения города от фашистских захватчиков. Телеграмма была официальной, она пришла в ЦК Компартии Таджикистана.
— Надо лететь, уважить просьбу полтавчан, — посоветовали в ЦК.
— Так мы в санаторий опоздаем. В Полтаве надо быть двадцать второго сентября, а путевки с двадцать третьего.
— Понимаем, Мирзо Бобаджанович, однако лететь в Полтаву надо. А в Гурзуф дадим телеграмму, предупредим о вашей задержке, объясним причину.
И Мирзо вместе с Сабохат полетел в Полтаву. Самолет приземлился в Борисоглебском аэропорту. Подали трап, прилетевшие вышли из самолета, спустились вниз и очутились в живом коридоре встречавших полтавчан. Мирзо с Сабохат шли по этому тесному коридору, смущенные и ошеломленные такой неожиданной встречей. Пионеры бросали им под ноги цветы, кто-то выкрикивал приветствия…
По поручению городского комитета партии Бобаджановых встречал секретарь Ленинского районного комитета партии Полтавы Алексеев — приветливый, жизнерадостный человек средних лет. Он был в светлом костюме, без головного убора. День был солнечный, теплый — самый подходящий для праздника.
— Добро пожаловать! Ласкаво просимо! — приветствовал Алексеев гостей и после знакомства повез их в город.