Я любила ездить верхом в его обществе и охотно приняла приглашение, однако никак не могла отделаться от мыслей об Энн Элис. Я продолжала думать о загадочной юной девушке, о позабытой могиле.
Стало еще жарче. Воздух был так неподвижен, что казался зловещим.
Все твердили:
— Слишком жарко для работы, слишком жарко, чтобы двигаться, почти что слишком жарко, чтобы дышать. — Скоро жара спадет, — говорили они. — Боже милостивый, нам нужен дождь.
Я была раздражена без всякой причины, поскольку все пои усилия разузнать что-либо о женщине, преследовавшей меня во сне, приносили одно разочарование. Миссис Гоу была явно слишком молода, чтобы помнить о ней, а миссис Терри была так одержима завистью к Гоу, что не могла сосредоточиться на Энн Элис. Где бы мне еще поискать?
Почему меня это так беспокоило? Почему для меня это было так важно лишь из-за того, что я нашла ее могилу, и у нее оказалось такое же имя, как у меня, а в день смерти ей было примерно столько же лет, сколько мне? Почему она постоянно присутствовала в моих мыслях? У меня было такое впечатление, будто она была жива и находились рядом. Филип сказал, что для меня это типично — волноваться из-за таких вещей. Какая теперь разница, что случилось с этой девушкой? Она ведь мертва, не так ли? Она была несчастлива, думала я. Я это чувствовала. Это было в доме. Это витало вокруг могилы.
Почему ее могила оказалась заброшенной? Остальные же были ухожены. Может быть, когда ее похоронили, хотели скорее забыть о ней.
Вторая половина дня была слишком жаркой, чтобы идти гулять или ехать кататься верхом. Я вытянулась на кресле в тени, прислушиваясь к жужжанию пчел. Лаванду уже почти собрали, цветы были уложены в саше для ящиков и шкафов, так что маленькие суетливые насекомые теперь трудились над пурпурными цветками вероники. Я лениво следила за стрекозой, пролетевшей над прудом, уловила проблеск золота — это рыбка проплыла в воде. Воздух был неподвижен, казалось, вся природа застыла.
Мы опорожняли ведра с дождевой водой и делали все возможное, чтобы не допустить дальнейших повреждений. Когда дождь прекратился и в ведра стали падать лишь отдельные капли, мы испытали огромное облегчение.
— Ну и ночь, — заметил Джон Бартон, пришедший из своей комнаты над конюшней.
— Не волнуйтесь, миссис Мэллори, — сказал Дженнингс. — Все не так плохо, как мне показалось сначала. Я поеду к Гоу, как только они откроются.
— А теперь, — объявила Бабуля М, — я считаю, что нам надо выпить чего-нибудь по-настоящему теплого. Думаю, горячего пунша. Будьте добры, позаботьтесь об этом, Дженнингс. Семье подайте в мою гостиную, пожалуйста, и присмотрите, чтобы пунш был подан на кухне.
Мы расположились в гостиной Бабули М, слушая слабые раскаты грома вдали, потягивали горячий пунш и говорили о том, что эту ночь мы запомним навсегда.
Утром явился Уильям Гоу, чтобы оценить размеры ущерба.
Молния попала еще в один дом в Грине, поведал он нам. Люди говорят, что это самая сильная гроза за последние сто лет.
Некоторое время Уильям Гоу провел на крыше, а когда спустился, вид у него был серьезный.
— Хуже, чем я думал, — сообщил он. — Придется там хорошенько потрудиться, не говоря уж о ремонте крыши — вы ведь знаете, миссис Мэллори, как трудно сейчас найти черепицу для этих старых домов. Она должна быть древней и одновременно очень прочной. Впрочем, и это еще не все. Повреждены кое-какие деревянные части. Придется их заменить.
— Прекрасно, мистер Гоу, — отозвалась Бабуля. — Скажите только, что именно.
— Вообще-то я хотел взглянуть на панели в той части, где есть повреждения. Некоторые из них придется заменить, иначе они сгниют и отвалятся.
— Осмотрите все хорошенько, — велела Бабуля, — А потом обсудим.