Откликнулись почти сразу, и полицейский коротко доложил о случившемся.

- ...Все верно, мертвее не бывает. Шесть или семь пуль в туловище, одна в затылок. Судя по всему, работали ребятки из шайки Поджера. Их тут целая кодла по улицам сновала. Насолил им ваш птенчик... Ну, да!.. Вдвоем мы, понятно, не стали вмешиваться. Что?..

Он с усмешкой взглянул на коллегу. Покачав головой, снова поднес к губам микрофон.

- А чего вы, интересно, от них ждете? Что от всей этой швали они станут защищаться голыми руками?

- Олухи, - пробормотал второй полицейский. Прислушиваясь к разговору коллеги, он продолжал следить за улицей. - Грязные олухи...

- ...Да, рассмотрел. У него "парабеллум". Номер, разумеется, вытравлен, обойма легонькая, как перышко... Конечно же, расстрелял все до последнего патрона и, очень надеюсь, кого-нибудь зацепил...

Рация зашуршала помехами, в голосе объяснявшегося с патрульной машиной сквозило очевидное раздражение. Продолжая прислушиваться и по мимике товарища догадываясь о смысле произносимого, второй полицейский снова несдержанно чертыхнулся.

- Их бы сюда сейчас! И носом ткнуть в спину этого парня!..

Когда с переговорами было покончено, патрульный в кабине откинулся на спинку сидения, расслабленно вытянул ноги.

- Ну, что там они сказали?

- Сказали - сидеть и ждать. Не дергаясь, не проявляя инициативы. Подъедет группа Малькольма, заберет тело. - Патрульный вновь обратил взор к фонарю. Со злостью процедил: - А все из-за того, что бедолагу не научили как следует стрелять.

Вытащив револьвер, он выстрелил, почти не целясь. Фонарь брызнул осколками. Улица, двое полицейских, машина и тело убитого погрузились во мглу.

Десять лет в одном классе, за одной партой - это внушает надежды. Так ему по крайней мере казалось еще пять минут назад. Действительность убедила Виктора в обратном. Черт его знает, чего ждал он от этого звонка, но с неожиданным ужасом он вдруг понял, что не в состоянии больше слушать однокашника. Все эти округло-безличные "ладненько" и "ясненько", прилетающие с того конца провода, раздражали его, вздымали в душе неясное озлобление. Разговору не суждено было стать спасительной соломинкой, напротив, Виктор еще больше утвердился в правильности выбранного решения. И даже не в правильности, а в некой роковой закономерности. Естественно, все вокруг было неправильно. Все до последней мелочи. Своей очевидной неправильностью поражал весь мир, вся вселенная, и мозг, измученный безуспешным поиском того, что можно было бы считать правильным, прибег к последнему из оставшихся выходов.

Увы, беседа с однокашником не помогла. В голосе, бубнившем из трубки, звучало все то же вежливое бездушие. Какого рожна он вообще затеял этот разговор!.. Виктор нервно прикусил губу... К нему, столь рано познавшему прелести эмиграции, исколесившему пол-Европы, испытывали в Отечестве нездоровый интерес. Хуже всего было то, что даже самым близким людям передалось это шкодливое любопытство. А как же! Эмигрант, прошедший войну и плен, избравший местом поселения чужбину! Тут, кто хочешь, стушуется. Здешние же новоиспеченные друзья и приятели понятия "эмиграция" не понимали вовсе. Возможность раскатывать по планете измерялась наличием свободного времени и толщиной кошелька. Не более и не менее. Да и к войнам они относились поспокойнее. Политические убеждения превращались в нечто осязаемое лишь с приближением к границам нефтяного Востока и той же непредсказуемой России...

Непринужденно объяснив, что живет он нормальненько, однокашник переметнулся на тему торговли машинами и компьютерами, и в интонациях его впервые промелькнули нотки заинтересованности. Виктор стиснул зубы. Это было уже чересчур! Открыть в друге детства, стопроцентном русском "Ванюшке", местного люмпена-капиталиста - это надо было специально додуматься и подстроить!.. Не дослушав фразы, он положил трубку.

Виктор снова исчез. На потрепанном жизнью диване третьесортного гостиничного номера очутился мужчина по имени Вилли - с седыми, переходящими в неряшливые баки висками, с глубокими, прорезавшими лоб морщинами.

Вялым движением вновь образовавшийся Вилли провел ладонью по подбородку. Колючая трехдневная щетина останется теперь, видимо, навсегда. Заставить себя побриться у него просто не хватит сил. Да и кого заинтересует такое пустяковое обстоятельство, что тридцатилетний покойник выглядит на все сорок! Умирать можно в любом возрасте. Были бы, как говориться, под рукой петля и надежный крюк.

Тусклым взглядом он обвел комнату. Серая малометражная берлога, в которой довелось провести не одну тысячу унылых часов... Тоненько журчала вода в ванной, за стеной страстно переругивалась латиноамериканская парочка. Все было до омерзения знакомо: дешевая гостиничная мебель, пожелтевшие, со следами потертостей обои. Кран в ванной протекал с самого въезда сюда, громкоголосые соседи с руганью просыпались, с руганью отходили ко сну.

Петля и крюк...

Вилли взглянул на простенькую пластмассовую люстру. Ее, конечно, придется снимать, иначе получится неловко - три серых запыленных плафона и под ними он - нелепое синелицее создание, показывающее миру вздувшийся язык. Без особых усилий Вилли представил себя стоящим на шатком стуле с обвившей шею веревкой. Прелестная картинка!.. И что же дальше, дружок? Какие-нибудь мудрые мысли напоследок или небольшая проникновенная речь?.. Он усмехнулся. Что же вы предпримите в свою последнюю минуту, сеньор? Что скажете такого, что следовало бы услышать потомкам?.. О том, что жизнь полна помоев по самый край, что хороших людей меньше, чем плохих, что за долгие годы, можно сказать, десятилетия, он, Виктор Пицеренко, мужчина с высшим образованием, не урод и не лодырь, прошедший огонь, воду и медные трубы, так и не обзавелся ни одним мало-мальски приличным товарищем?