Он врезал комелем Разящего Шипа в живот чудовища и потом перехватил топорище, так что острие секиры бабочкой взмыло по дуге и просвистело в волоске от шеи твари, чуть-чуть не обезглавив ее. Сын Геснера, двигаясь с волчьей грацией, уклонился от удара, выгнув спину назад так, что странно было, как это она не переломилась, ладони его коснулись пола — и существо, проворно оттолкнувшись, тут же выпрямилось, обрадовавшись собственному удавшемуся маневру.

Каллад бросился вперед с упрямой решимостью, не уступающей изяществу монстра. Разящий Шип танцевал в его руках. Обоюдоострое лезвие полосовало воздух — раз, два, три, четыре, размывшись в бесплотный круг. Тварь, точно издеваясь, с легкостью уворачивалась от грозного топора. Дважды острие едва не касалось кожи вампира, оставляя на грубой ткани рубахи тончайшие порезы. Существо вскинуло взгляд, но дварф заставил противника потупиться, ударив вампира в лицо рукоятью Разящего Шипа.

Серебряный крюк, ввинченный в нее, впился в глаз монстра и разорвал ему щеку.

Сын Геснера взвыл, но старый трактирщик не пошевелился.

Каллад нанес второй и третий удары, повергнув чудовище на колени. Затем одним мощным взмахом он отделил голову вампира от туловища и застыл над подергивающимся трупом, обретшим истинную смерть.

— Отвернись, — велел он Геснеру, подождал, пока трактирщик подчинится, и лишь тогда развалил топором грудную клетку твари и вырвал гниющее сердце вампира.

Черный комок Каллад швырнул в камин и долго смотрел, как сморщивается, шипит и плюется гноем горящее сердце монстра.

— На заре похорони своего сына, Матиас. Он уже не поднимется. Даю тебе слово.

Трактирщик не сказал ни слова. Волоча ноги, он шагнул вперед, рухнул на колени и принялся укачивать тело мертвого мальчика.

Каллад не стал мешать ему горевать в одиночестве.

Они с дю Беком поднялись по лестнице и затворили дверь маленькой спальни, отсекая приглушенные всхлипы Геснера.

— Почему ты это сделал? — спросил Лотар, стоя у двери. Каллад даже не знал, как ответить стражу границы. — Мы могли бы переночевать тут, в безопасности, и двинуться в путь поутру. Не было необходимости затевать этот бой, Каллад. Почему же? Зачем рисковать всем ради старика и проклятой деревни?

— Это у меня в крови, парень. Что бы произошло, если бы мы просто ушли? Геснер бы погиб. Дьявол, вся деревня стала бы просто кормом для паразитов-кровососов. Уйдя, мы обрекли бы каждую здешнюю живую душу на смерть, как если бы собственноручно вогнали колы им в сердца. Ты мог бы жить с этим?

— Нет, — признался дю Бек.

— Вот и я нет. Так что выбора на самом деле не было, правильно? В ту секунду, когда мальчишка начал ломиться в дверь, это дело стало нашим.

Пограничник задумчиво кивнул.

— Но это ведь неправда, так? Благородно и правильно сказать так, но это неправда. Я имею в виду, это все равно что утверждать, что дело стало твоим, когда ты открыл дверь. Это верно, но это не вся правда. Так что объясни.

Каллад минуту помолчал. Он даже отвернулся от дю Бека, не в силах встретиться с ним взглядом. Он смотрел в окно, на тьму и зеркало, стоящее в их комнате, отраженное стеклом.

— Нет, — произнес он, наконец. — Это неправда.

— Тогда что же?