— Никому из нас не освободиться, дварф, — сказал вор, становясь рядом с Калладом. — Наши сны уже никогда не опустеют. Мы никогда не познаем любви добрых женщин или общения с надежными друзьями. Теперь месть — наша любовь, а товарищи наши — тесак, топор и меч.

— Ты не такой легкомысленный, как считают другие, да, вор?

— Видимо, нет. Но я не отправлюсь с тобой, дварф. На рассвете наши пути разойдутся. Это не значит, что я решил отказаться от жизни. Мне еще нужно кое-что сделать. Кто знает, может, наши дороги пересекутся где-нибудь далеко отсюда.

— Что же, жаль, человек. Жаль терять понимающего спутника. И все же надеюсь, в конце пути ты найдешь то, что ищешь.

— А я надеюсь никогда не отыскать конец пути. Вот в чем разница между нами, дварф. Я не ищу конец. То есть я думал, что ищу. Я думал, что ищу конец жизни, потому что мне не хотелось жить. А следовало искать поворотный пункт, развилку, которая покажет мне начало новой жизни. Ведь идти можно куда угодно, и не стоит спешить, чтобы добраться куда-то. Иногда полезно вспомнить, что само путешествие не менее важно, чем достигнутое, в конце концов, место назначения.

— Ты готов вновь отправиться в поход?

— Я готов.

— И ты не просто бежишь прочь от пугающих тебя демонов?

— Ну конечно, дварф. — Феликс Манн улыбнулся. — Я убираюсь отсюда ко всем чертям, бегу куда подальше, как поступил бы любой, даже полоумный. Если повезет, я найду местечко, где смогу начать жизнь заново, не вспоминая каждую секунду каждого проклятого дня о твари. Я хочу умереть старым и счастливым, дварф. С железными руками или нет, но, если я пойду с тобой, мои мечты не сбудутся. Думай об этом как о самосохранении.

Каллад кивнул, в глазах его отразился костер. Солдат бросил в огонь еще одну запятнанную кровью мантию.

— Иногда все, что нам нужно, — это забыть. Можно спались все прошлые воспоминания, но так и не справиться с ними. Некоторые старые призраки не желают покоиться с миром. Делай, что должен. Все равно это лучше, чем гнить тут. Да пребудет с тобой твой бог, человек.

— И твой с тобой.

— Да, мне понадобится любая помощь.

Жрецы оставили Каллада в одиночестве. Они уже знали, что утром он отправляется охотиться на вампира, разрушившего безмятежность их собора, но от этого дварф не стал героем в глазах служителей Сигмара. Его никто не хлопал по спине, не подносил бесконечные фляги с элем, чтобы залить страх, не желал доброго пути. Во взглядах жрецов ясно читались их мысли о дварфе. Для них он был убийцей, совсем как тот зверь, которого он собрался выследить: существенных отличий клирики не видели. Дварф — второй носитель смерти, прошедший сегодня по коридорам их дома. Это не столько обескураживало, сколько печалило Каллада.

Да, дварф был убийцей и, зная это, за свою жизнь ему приходилось много раз убивать, но он убивал монстров, защищая тех, кто не в силах защитить себя, — людей вроде жрецов Сигмара. Он мстил за павших — людей вроде жрецов Сигмара. Он не нес случайную смерть, и только молодой служитель понял разницу, увидел, что Каллад не чудовище.

— Пока еще нет, — пробормотал Каллад себе под нос.

Да, всегда существует вероятность того, что убийца, подобный Калладу, переступит черту, даже не осознавая этого, став судьей, присяжным и исповедником проклятых. Черта эта, с которой нельзя сходить, тонка и нечетка, по обе стороны от нее плещется безумие. Дварф знал это. Он знал, что Разящий Шип несет смерть, и отчаянно старался, чтобы она доставалась лишь тем, кто того заслуживает. Как-никак, он заработал себе имя Страж Бури — а его народ не так-то легко награждает прозвищами.

Калладу не хотелось быть среди жрецов и солдат, сжигающих своих мертвецов, так что он удалился в собор в поисках пустой кельи. Несколько часов сна пойдут ему на пользу.

В храме царил холод, какого не ощущалось днем, словно сама душа этого места заледенела с закатом. Дварф нашел комнату с простым тюфяком и одеялом и улегся вздремнуть немного.

Вор был в чем-то прав: шансы на то, что Каллад успеет состариться, были в лучшем случае невелики. Впрочем, это его никогда не волновало. Он поклялся отомстить за свой народ — и сделает это или погибнет. С того момента, как он шагнул в туннели, ведущие под горы возле Грюнберга, он отказался от самого себя, став орудием судьбы. По ночам дварф чувствовал тяжесть подобной доли, но эта ноша выпала ему, и он не смеет бросать ее.