Возле каждого умершего он задерживался, возводя над телом курган из обломков камней, в изобилии валяющихся в туннеле.

Люди фон Карштайна преследовали их, обшаривая коридоры, и эхо охоты то и дело догоняло беглецов. Топот, далекий смех, волчье тявканье и звон стали не давали спать, доводя людей до изнеможения.

Но они шли.

— Мы идем домой, — снова и снова повторял Каллад, как мантру.

Люди давно уже перестали верить ему.

Они прозвали шахты Сердцем Скорби и смирились с тем, что им суждено сгинуть в этих глубинах, но они не умерли, эти несколько последних человек.

Каллад вывел их к солнцу впервые за недели, месяцы, годы. Для недавних узников вдохнуть свежий воздух было все равно, что возродиться из тьмы отчаяния к свету свободы. Он закинул голову и рассмеялся, наслаждаясь иронией ситуации: ну не забавно ли, что дварф под открытым небом счастливее, чем под горой. Он видел, как на него смотрят, но продолжал хохотать. Пусть думают, что он спятил.

Свобода не досталась им даром. На воле мела пурга, жалкие лохмотья не защищали от мороза, и все же миг избавления был прекрасен. Люди жадно глотали воздух, валялись в хрустящем снегу, пытались обнять небо. Они освободились от скорби, выбрались из забытого богами лабиринта туннелей и шли домой, где бы этот дом ни был. Путь предстоял долгий, но даже Каллад радовался серым тучам над головой и ветру в волосах. Рядом с ним Себастьян клялся, что никогда не пожалуется на то, что застрял неизвестно где, отлично, впрочем, зная, что непременно нарушит обещание. Он был стар. Сетования на погоду составляли немалую часть его жизни. День, когда он прекратит ругать колючий снег или хлесткий дождь, станет днем его смерти.

Каллад оглянулся на людей, которых вывел из ада, и улыбнулся. Он уже думал о них как о своих парнях.

— Мы идем домой, — сказал он, и на этот раз ему поверили.

Если бы веселье бывших пленников услышали при дворе фон Карштайна, Кровавый Граф врос бы в свой обсидиановый трон от ярости. Все, кто сталкивался с вампиром, просто обязаны были погибнуть, а они идут домой — благодаря дварфу.

На чашу весов Каллада легло несколько спасенных жизней в противовес жизням потерянным.

Они шли домой.

Один человек опустился на колени, зачерпнул пригоршню снега и сунул ледяные кристаллики в рот, другой кувыркался, кто-то целовал землю. А еще бывшие пленники оборачивались, бросая долгий взгляд в направлении невидимого отсюда Дракенхофа.

Каллад знал, что они идут домой не только благодаря ему. Они обязаны своей свободой одному из чудовищ — Скеллану.

Он не понимал, почему вампир повернул против своих и почему жаждет свергнуть фон Карштайна, но это не имело значения. Тварь выкупила их свободу. Каллад же твердо решил расплатиться со Скелланом, стерев его племя с лица земли.

Вдруг дварф увидел, что старик Себастьян отошел от группы и прилег, неловко привалившись к валуну. Каллад направился к нему, чтобы тоже сесть, но, приблизившись, понял, что что-то не так. Поворот головы, изгиб шеи… Каллад видел достаточно смертей, чтобы узнать еще одну.

Как же это нечестно, несправедливо, что после всего, уже на воле, сердце Себастьяна не выдержало. Каллад проглотил подступивший к горлу комок гнева. Они шли домой.

Он опустился на колени возле Себастьяна.

— По крайней мере, ты умер свободным, глядя на солнце, — прошептал дварф, и от его дыхания в воздухе сгустились клубы пара, точно завеса между жизнью и смертью.