– В таком случае, за доктором?

Роуэн нехотя кивнула, и кухарка велела замершей в дверях Элис бежать к дому лекаря. Пока Пруденс оставалась с госпожой, Роуэн поднялась наверх, чтобы одеться, и вернулась. Сделав и хорошенько отжав холодный компресс, она положила его на лоб Кэролайн, горячий, точно раскаленная печь. От прикосновения женщина приоткрыла глаза, пустые и ничего не выражающие, и снова закрыла. В этот миг Роуэн всерьез опасалась за ее жизнь, так как сил у нее, похоже, уже не осталось. Пока они ждали доктора, Роуэн тихонько напевала ей старинную песню, которую сама слышала еще девочкой: «Когда луна сиянием лица его коснется, когда ветра далекие домой скликать устанут, когда мороз и стужа отступят навсегда, тогда, тогда вернется к тебе любовь моя».

Пока она напевала, мысли ее обратились к хозяину, который до сих пор не вернулся, уехав из Оксли через пару дней после бала, как он сказал, вновь по делам в Бат.

Когда прибыл доктор, он выгнал из комнаты всех, кроме Роуэн, подробно рассказавшей, в каком состоянии они нашли госпожу.

– Немедленно откройте окна, надо избавиться от гнилостных миазмов[12], чтобы не началось заражение, – отрывисто велел он. – Где мистер Холландер?

– В отъезде, сэр. Мы не знаем, когда он вернется, – ответила Роуэн, бросившись выполнять поручение. Солнце уже поднялось, и холодный воздух принес в комнату шум просыпающегося города: скрип колес повозок и почтовых карет по мостовой, ржание лошадей, оклики цветочников. Как жестоко и несправедливо, что весь остальной город продолжал жить как обычно, заниматься своими делами, а ее госпожа оказалась на грани между жизнью и смертью.

– Да поторопит его Господь, – заметил доктор, подходя к кровати и внимательно осматривая свою подопечную. – Давайте ей ячменный отвар и говяжий бульон, если она сможет их выпить, и немедленно пошлите к аптекарю за полынной солью. Я снова зайду завтра.

– А ребенок? – спросила Роуэн.

– Движения не чувствую. Но делать выводы рано.

Проводив доктора, Роуэн вернулась к постели госпожи, разочарованная, что такой уважаемый и образованный человек не смог больше ничем помочь. Жар не спадал, Кэролайн трясло точно в припадке, и прохладный ветерок из окна ничуть не остудил горячую кожу. Весь день Роуэн ухаживала за ней, а от Патрика Холландера не было ни слуху ни духу. Пруденс принесла бульон и холодный перекус для Роуэн, и при виде их обеих залегшие на лбу кухарки морщинки стали глубже.

Уже к вечеру, когда померкли последние солнечные лучи, Роуэн закрыла ставни и зажгла масляную лампу. Наклонившись поставить ее на прикроватный столик, она заметила, что Кэролайн уже не трясет в лихорадке. Лицо осунулось и побледнело, уже почти не выделяясь на фоне простыни, светлые волосы потемнели от пота, но дыхание успокоилось, а лицо вновь приобрело спокойное выражение. Веки затрепетали, и Роуэн отпрянула, смутившись, что ее застали так близко.

– Госпожа? – позвала она.

– Пить, – прошептала Кэролайн.

Взяв чашку с бульоном, Роуэн влила ложечку ей в рот. Она словно кормила птенца – настолько мало могла проглотить Кэролайн.

Даже такое усилие, похоже, измотало ее, и, выпив едва ли половину, она откинулась на подушки и вновь уснула. В комнату заглянула Элис, которой не было почти весь день:

– Как… как она?

– Думаю, лучше, – тихонько ответила Роуэн. – Кровотечение остановилось. Ей надо отдыхать.

– А она…

– Что?

– У нее еще…