За час до рассвета дождь начал стихать и наконец совсем перестал. Все звуки как-то особенно гулко стали отдаваться в воздухе; на целую милю вокруг слышно было, как шумела вода, стекая с гор, и как булькало в лесных болотах. Все звери замолкли. Люди под скалой впали в забытье, спали тяжелым сном без всяких грез. В лесу, между мокрыми поломанными и опрокинутыми деревьями, начало понемногу светлеть; небо проступало из ночной темноты, какое-то бледное, пустое.

Было совсем тихо и безветренно, но очень холодно. В воздухе стоял пресный запах размытой дождем земли. Весь мир как будто лежал нагой, дрожащий от холода, в ожидании Страшного суда.

Перед самым восходом солнца утреннюю зарю заволокли новые полчища свинцовых наливных туч, которые, множась на лету, покрыли все небо. Воцарилась жуткая темнота, и на мгновение вся природа притихла. Дренг, затаив дыхание, созерцал эти новые тучи; таких черных и грозных он еще не видел.

Вдруг из черной бездны сверкнул холодный, синий, всеохватывающий огонь и превратил тучи в огненно-белые громады гор, в доходящий до зенита хаос вершин и пропастей; и вслед за молнией грянул гром, коротким раздирающим ударом; в тот же миг туча разорвалась и стремительно обрушилась на землю – но уже не водяными потоками, а белыми хлесткими кусочками – градом. На землю сыпались ледяные зерна; туча с визгом открыла пальбу по размытой, разрыхленной земле.

Гром вспугнул все живое. Из лесу доносилось многоголосое подавленное стенание. Звери, уже долго боровшиеся с водой в затопленных долинах, олени вперемежку с тиграми последним судорожным усилием вынырнули из волн навстречу молнии – она ослепила их, и они погрузились навсегда. Далеко-далеко единорог разбудил в ущелье многомильное эхо, испустив короткий отчаянный рев, словно вырвавшийся у него из самого сердца, а немного погодя затрубил где-то еще дальше, но еще исступленнее; животное совсем взбесилось и яростно мчалось по лесу.

Все спавшие под скалой проснулись и, как один человек, пали ниц перед громом, вопили, лепетали, хныкали и гладили землю, умильно прося пощады. Но поплакав и полежав некоторое время на земле и видя, что удар не повторяется, они успокоились и подползли поближе к костру. Они впивались в огонь своими кроткими, еще влажными от слез глазами и дрожали от благодарности за милость огня, позволявшего им обогреться; они протягивали к нему руки, бессознательно жуя губами, словно ели – так им было хорошо, – и с глубокой благодарностью кивали ему головой. Ах! Огонь ведь был и господин, и единственный друг. Потом они принялись усердно чесаться, а затем опять запустили зубы в яблоки, с которыми не расставались и во сне, начали жевать и перебраниваться, – одним словом, опять были счастливы, избежав уничтожения. Они даже не потрудились хорошенько посмотреть на то белое, что усыпало землю там, поодаль от них; там было, конечно, очень скверно, а тут у огня так славно, и пока ведь еще не было нужды выходить туда – день еще не наступил. Тепло скоро опять сморило их; они стали зевать, потягиваться и один за другим опять повалились на землю, свернулись каждый на своем нагретом сухом местечке, и скоро опять весь круг спал.

После града выглянуло солнце. Под его лучами белые ледяные зерна быстро исчезли с поверхности земли – таяли и испарялись. На короткое время солнечный свет залил затопленные леса, как будто солнце желало проверить работу разрушительных сил. Но вскоре над землею навис ужасный туман, и в утренней тишине по мокрому лесу пошел какой-то странный робкий скрип и трепетание.

Что-то такое совершалось, что-то втихомолку подкрадывалось; что-то новое, еще неведомое! И вся природа замерла в безмолвном ожидании; земля покорно отдавалась во власть нового болезненного чуда. Холод овладевал миром.

Тут Дренг не выдержал. Гнев, накипавший в нем месяцами под этими немилосердными ливнями, вырвался наружу. Он чувствовал, что совершавшееся теперь в лесу было последним убийственным, предательским нападением; пора было остановить этого разбойника, опустошителя! О, Дренг отправится на поиски того, кто выгоняет людей из жилищ, топит животных и опустошает землю; Дренг заставит его показаться!

Юноша снял с топорища негодный старый кремень и прикрепил острый, только что отделанный клинок; затем поправил костер и хорошенько прикрыл огонь хворостом, чтобы хватило надолго; теперь все готово – в путь! Он ласково взглянул на своих братьев, которые лежали вокруг костра, вздрагивая во сне и съежившись всем телом; даже пальцы на ногах у них скрючило от холода вовнутрь, к подошве. Дренг чувствовал, как был привязан к братьям; ведь именно их беспечность, забывчивость и легкомыслие и заставляли его выступить на защиту. Не должны они мерзнуть, не должны погибать! Дренг топором сделал перед своей грудью какой-то знак, как бы посвящая себя своей судьбе, затем, крадучись, отошел от скалы и пустился один-одинешенек в путь.

В лесу холод так и щипал тело. В тихом утреннем воздухе как будто был разлит острый невидимый яд. Дренг растерялся и пустился бежать; бежал долго, куда глаза глядят, по лесу, то перепрыгивая через опрокинутые деревья, то проползая под ними. Земля в лесу превратилась в какое-то жгуче-холодное месиво, обжигавшее ноги Дренга, когда он погружался в него, а поверхность была усеяна длинными светлыми и острыми осколками-льдинками, которые заставляли Дренга дико подпрыгивать, как ужаленного. Долго мчался он, не помня себя, как безумный, ничего не видя и не соображая, вытянув вперед руку с топором. Но бессознательно он забирал все выше по склону горы, чтобы достичь места, где было поменьше воды и где удобнее было оглядеться.

Наверху он пришел в себя, замедлил бег и стал спокойнее продвигаться дальше, хотя все еще испуганный и задыхающийся, но уже выбирающий дорогу. Высоко, на одном из уступов нагорья, лес прерывался поляной. Как настоящий лесной человек, Дренг боялся открытых мест, и заблаговременно стал пригибаться к земле, а к поляне подполз уже на четвереньках. Он как будто ожидал встретить там своего врага, крадущегося духа холода.

Осторожно раздвинув обеими руками кусты на опушке леса, он принялся осматривать окрестности. На поляне не было и следа живого существа. Дерн, исполосованный и разрыхленный дождем, совсем окоченел; опрокинутые деревья по ту сторону поляны тонули в белом тумане. Мертвая тишина. Куст, за которым скрывался Дренг, был какой-то косматый и рогатый; на всех высохших ветках висели прозрачные сосульки. Несколько сосулек упали Дренгу на руки и больно жгли ему кожу, пока не растаяли и не потекли каплями. Он лизнул их и понял, что это пресная вода с привкусом того воздуха, из которого она явилась, застывший дождь, который, согревшись, опять превращался в воду. Опрокинутые деревья были белые, а верхушки их украшены такими же ледяными штучками, словно невиданными цветами. Иногда по тихому лесу пробегала дрожь, и сосульки сыпались вниз с тихим звоном; эти тысячи мелких звенящих звуков сливались в общий тихий жалобный плач, как будто вся земля стонала в тяжком сне.

Широко раздувая ноздри, Дренг втягивал в себя морозный воздух, который обострял его чутье до крайности, но не выдавал присутствия ни живых растений, ни зверей. Зато Дренг особенно сильно чуял самого себя, ощущал течение крови в своих жилах и свое дыхание. Певучая чистота и сладость воздуха оживляла его, и он принялся фыркать и встряхиваться с такой силой, что иней так и посыпался на него с куста. Дренг вызывающе огляделся вокруг: где же этот разрушитель, на борьбу с которым он вышел? Как бы добраться до него?.. Тсс!

Что-то громко закрякало над лесом. Дренг сразу присел. Через минуту он увидел, как пара уток с налета кинулась к озерку на поляне, неподалеку от куста, вернее к прудку, образовавшемуся за ночь от дождя; прудок так и блестел в тумане, окруженный каменистыми берегами. У поверхности пруда утки перестали шевелить крыльями и вытянули лапки, чтобы погрузить их в воду, но вышло что-то странное: птицы зашагали по блестящей поверхности, упираясь в нее растопыренными лапками, а потеряв равновесие, – и хвостами. Никак нельзя было поплыть по этому пруду! Пришлось им идти пешком, и они скользили, беспомощно падали на бок, опять поднимались, останавливались на минуту с глупым видом и растерянно озирались вокруг маленькими глазками, посаженными высоко на голове. Пруд замерз, покрылся блестящей корочкой льда! Дренг глубокомысленно потянул носом. Конечно! Он подошел к пруду и стал смотреть сквозь прозрачный лед на воду, которая неподвижно покоилась на ложе из камней и щебня. Затем он испытал крепость льда своими босыми ногами; послышался сухой треск; лед еще не мог сдержать его тяжести. Дренг отправился подальше по покрытой инеем траве, которая обжигала ему ноги, и пересек поляну, чтобы подняться выше на гору. Повсюду, где не было дерна, виднелась голая земля, твердая, как гранит; но она как будто обрела голос, словно кряхтела под ногами Дренга. Это была первая зима.

Дренг стал карабкаться выше, выбираясь из полосы тумана, туда, где грело солнце и где земля еще не замерзла. Там и лес кончался, переходя в кустарники и вереск; а еще выше, на диких скалах, не росло уже ничего, кроме моха. Наконец Дренг достиг вершины и, греясь в лучах солнца, стал смотреть вниз на долину, над которою, словно белое море, разливался густой морозный туман. Солнце, все выше подымавшееся на небе, отрывало от этого тумана целые облака и гнало их по воздуху, пока они не исчезали. Вихри расшалились в голубом просторе, освещенном солнцем, и прорывали в тумане целые колодцы, образуя просветы, сквозь которые Дренгу было видно дно долины. Там валялись как попало, словно груды щепок, вырванные с корнем деревья, и целые стада утонувших животных плавали, как мухи, на поверхности вздувшихся, застывших болот.