Последующие три месяца Захарьин провёл в Галле, а затем поспешил в Москву, хотя сначала планировал получить деньги и паспорт, не покидая территории Германии, через российское посольство. Единственным, в сущности, основанием для срочного приезда была тяжёлая болезнь его младшего брата Сергея, два года назад с отличием окончившего медицинский факультет Московского университета. Сразу же по прибытии, 22 мая, Захарьин доложил ректору: «Возвратившись в назначенный срок из-за границы, имею честь представиться Вашему Превосходительству и представить при сем мой заграничный паспорт».[70] Через двое суток, 24 мая, Сергей Захарьин скончался в возрасте 25 лет. Причина смерти молодого лекаря осталась неизвестной. В фонде Московского университета сохранилась только записка ректора на имя попечителя Московского учебного округа от 25 мая 1857 года: «Честь имею донести Вашему Превосходительству, что ассистент акушерского отделения факультетской клиники сего университета лекарь Сергей Захарьин вчерашнего числа волею Божиею умер».[71]
Во второй зарубежной командировке
Похоронив брата, Захарьин стал собираться в дорогу. Никакого резона для задержки в пыльной летней Москве у него не было. К тому же с 5 мая 1857 года он числился в зарубежной командировке, так как в тот день министр народного просвещения проинформировал попечителя Московского учебного округа о Высочайшем дозволении господину Захарьину совершить новый вояж в западные страны и даже посетить Францию.[72] Оставалось лишь получить обещанное пособие, но на этот раз Совет университета проявил исключительную расторопность и 10 июня распорядился выдать Захарьину на путевые издержки и содержание за границей одну тысячу рублей серебром из суммы, собираемой со студентов за прочитанные им лекции.[73] В конце июня Захарьин покинул Москву и направился в Бреслау (Бреславль, ныне Вроцлав). Спустя почти пять месяцев университет получил от него давно ожидаемое четвёртое донесение:
«Честь имею довести до сведения Факультета, что июль месяц сего года я пробыл в Бреслау, где занимался в микрографической лаборатории Профессора Рейхардта и посещал клинику Профессора Фрерихса.
Конец летнего семестра и начало зимнего, до половины текущего ноября месяца, я оставался в Галле, занимаясь медицинской химией в лаборатории Профессора Гайнца и посещая клинику Профессора Фогеля.
В настоящее время нахожусь в Берлине, где посещаю:
● клинику внутренних болезней Профессора Траубе,
● клинику нервных болезней Профессора Ромберга,
● клинику детских болезней Профессора Эберта,
● клинику глазных болезней Профессора Грефе и
● демонстративный курс патологической анатомии Профессора Вирхова.
Доктор медицины Григорий Захарьин, Берлин, 1857 года, 7/19 ноября».[74]Довольная присланным отчётом, университетская администрация не сочла нужным прояснить одну странность: с какой целью Захарьин провёл в общей сложности около семи месяцев в Галле? Вряд ли его целиком захватила малоизвестная и, в сущности, заурядная клиника профессора Юлиуса Фогеля. Более вероятно, что его внимание приковала к себе лаборатория органической химии Вильгельма Гайнца (Гейнца) – сорокалетнего профессора, уже составившего себе в те годы солидную репутацию, но не в медицинском, а в техническом мире. Однако углублённое изучение органической химии не привлекало Захарьина ни раньше, ни в последующем. Раз так, то истратить несколько драгоценных месяцев заграничной командировки на занятия тем, что его никогда не интересовало, он мог по просьбе (или, может быть, по конкретному поручению) какой-то весьма уважаемой персоны – например, своего высокочтимого родственника и покровителя, заслуженного ординарного профессора Родиона Геймана, три года назад уволенного в отставку, но тесных связей с московскими промышленниками отнюдь не растерявшего.
О своём пребывании в Галле Захарьин, надо полагать, никому ничего не рассказывал. во всяком случае его любимый ученик и главный биограф профессор Голубов заверял, будто «за границей Захарьин учился сначала в Берлине» у Вирхова, Траубе и Фрерихса, а потом в Париже у Труссо, Клода Бернара и «у других знаменитостей того времени».[75] То же самое повторяли вслед за Голубовым, нередко забывая на него сослаться, советские историки медицины. На самом деле, как видно из его пятого по счету донесения, в 1857 году Захарьин обретался в Берлине очень недолго и свою квалификацию повышал не в клинике Фрерихса, ещё служившего тогда в Бреслау, а в основном под руководством Вирхова и Траубе:
«Честь имею довести до сведения Факультета, что до конца прошлого 1857 года я оставался в Берлине, где продолжал слушать демонстративный курс патологической анатомии и курс общей патологии Профессора Вирхова, заниматься под его руководством патологической микрографией человеческого тела и посещать поименованные в моем прошлом донесении клиники, по преимуществу клинику профессора Траубе.
С начала настоящего года я нахожусь в Париже, где посещаю разные госпитали <…> и слушаю курс Клода Бернара в College de France (физиология и патология соков человеческого организма), курс сифилитических болезней Доктора Лангльбера и курс болезней мочевых путей Доктора Кодмона.[76]
Доктор Медицины Григорий Захарьин. Париж, 1858 года, 19/31 января».[77]Спустя два месяца Захарьин причинил университетской администрации огорчение непредвиденное и оттого особенно чувствительное. Вместо реляции о новых успехах в преодолении медицинских премудростей он прислал прошение об отсрочке учебной кампании ещё на один год:
«10/22 июня настоящего года истекает срок моего двухлетнего пребывания за границей. из этого времени я пробыл полтора года в Германии и, следовательно, могу остаться только полгода в Париже. Но, пробыв около трёх месяцев в этом городе, я убедился, что полугодичного пребывания в нем решительно недостаточно для того, чтобы сколько-нибудь основательным образом познакомиться с богатством его госпиталей и достойно воспользоваться ими, как того требует полученная мною от Факультета инструкция. Два обстоятельства по преимуществу условливают эту невозможность. Первое – то, что визитации во всех парижских госпиталях происходят в одно время, а потому ежедневно возможно посещение лишь одного госпиталя; посещение же госпиталей вне этого времени редко возможно и притом далеко не представляет того интереса, как присутствие при визитациях врачей. Второе обстоятельство есть огромность представляемого госпиталями материала – не только в смысле цифры больных и возможности наблюдать вдруг большое число больных, поражённых одинаковыми болезнями, но в особенности в отношении разработки самого материала.
Между врачами больших городов – Парижа, может быть, по преимуществу – сильно развита наклонность к специальному разрабатыванию отдельных частей медицины, что, естественно, объясняется удобством наблюдать много сходных болезней в одно время, желанием сосредоточить свои силы на одном предмете и, наконец, возможностью сделать это, предоставив другие ветви медицины специальному вниманию других врачей. не вдаваясь в разбор хороших и дурных сторон такого разделения медицинских занятий, можно, однако, положительно сказать, что оно имело последствием замечательное усовершенствование многих частей медицины. Поэтому в парижских госпиталях много таких специалистов по различным частям медицины, клинические курсы которых полны высокого интереса и не могут быть опущены ни в коем случае. <…> Эти обстоятельства делают необходимым по крайней мере годичное пребывание в Париже для достижения цели предписанных мне занятий. С другой стороны, пробыв только полтора года в Германии, я мог остаться лишь на короткое, совершенно недостаточное время во многих весьма важных местах, каковы Берлин, Бреслау и Лейпциг.
Побуждаемый этими обстоятельствами, а с другой стороны не будучи пока ещё обязан исполнением какой-либо службы при Факультете и видя предшествовавшие примеры трёхлетнего пребывания за границей для усовершенствования во врачебных науках, – срок, в необходимости которого я убеждаюсь теперь собственным опытом, – я считаю своим долгом, препровождая вышеизложенные доводы на благоусмотрение Факультета, просить его об оставлении меня ещё на год – считая от 10/22 июня текущего года – за границей с сохранением получаемого мною содержания 1000 рублей серебром в год, – с тем, чтобы половину этого года пробыть в Париже, а другую – в Германии. Причём смею надеяться, что Факультет не оставит меня осведомлением принятого им решения.