— Немного есть…
Оставшись один в кафе, я стал за прилавок и посматривал оттуда в открытые входные двери, открывавшие мне яркий, весь в солнечном свете поставленный в высоту прямоугольник улицы, изредка пересекаемый прохожими.
Зашел мужик лет пятидесяти, в тельняшке и небритый.
— А Нюрка где? — спросил он.
— Через час будет.
Он кивнул и ушел, ничего не выпив.
Потом зашли две серьезные и со вкусом одетые женщины, тоже в возрасте.
Взяли по сто грамм водки. Тут же, не присаживаясь, выпили и ушли.
Наконец вернулась Нюра. Я к этому времени так освоился в кафе, что, казалось, смог бы в нем прижиться и обосноваться без трудностей. Только хотелось ли мне этого? Нет, мне хотелось на Мангышлак, хотя что там меня ждет — неизвестно. Но, может, потому так и хотелось туда добраться? Да и вообще, ждет ли меня там хоть что-то? Не возникни эта глупая ситуация со складом детского питания, никуда бы я сейчас не поехал. Просто был пункт А, из которого надо было бежать в пункт Б. Хорошенькая задачка! В самом деле, ничто так не зовет в путешествие, как опасность для жизни.
— Ну что, голуба, через пару дней рыбзавод пойдет по каналу на Каспий.
Хошь, можешь с ними, я договорюсь.
— А куда он плывет?
— Рыбзавод же эт, а не корабль. Он будет на Каспии стоять, потом то ли в Гурьев, то ли куда еще на отгрузку консерв пойдет…
— А как же я до Мангышлака?
— Там разберешься, к нему много суден подходят… У меня там подружка, Дашка, работает. Она тебе поможет…
Этой случайной встречей я остался доволен. Даже прокуренный голос Нюры звучал для моих ушей приятно и заботливо. До отхода рыбзавода я оставался в ее кафе, помогая ей и подменяя иногда. И ночевал там же, отдавая ей на ночь паспорт и оставаясь закрытым снаружи. А через три дня отвела меня Нюра утром в порт и передала с рук на руки своей подруге Даше — круглолицей женщине лет тридцати пяти, похожей издалека на ярко одетую банку сгущенного молока.
Глава 16
Неуклюжая прямоугольная многоэтажка плавучего рыбзавода отвалила от причала в полдень. Я стоял на палубе третьего этажа, и казалось мне, что не рыбзавод отвалил от причала, а сам город оттолкнулся от нас и поплыл куда подальше. Солнце в этот день было особенно зловредным — висело оно вроде бы невысоко и жарило вовсю. Железо плавучего увальня было так раскалено — хоть яичницу жарь. Окружившую рыбзавод духоту мог разогнать только волжский ветерок, но воздух был неподвижен. Рыбзавод не плыл, а едва заметно полз по гладкой воде, так медленно полз, что даже волжская поверхность не реагировала, оставаясь тревожно неподвижной.
— Эй котик! Чего стоишь, пошли в каюту! — окликнула меня Даша.
Я вернулся в каюту, которую до этого и рассмотреть не успел, лишь рюкзак закинул и вышел. Каюта была двухместная, маленькая, с квадратным окошком, занавешенным куском салатовой материи. В углу у железной овальной двери был умывальник, под ним — мусорное ведро. Под окошком стоял столик с будильником и тяжелой пепельницей из литого стекла. По бокам каюты, как в купе поезда, располагались две узкие койки, аккуратно застеленные, с подушками, стоявшими по-наполеоновски одним углом вверх.