Каково же было мое удивление, когда ни одной француженки – ни за прилавком, ни перед – в магазине не оказалось. Беседа шла исключительно на непонятном мне языке – и этот язык не был европейским. Девушки в любой момент готовы были перейти на английский. Но не на французский, для этого из подсобки позвали даму постарше, которая учила, наверно, язык еще в Пекинской разведшколе. Она согласилась со мной поговорить, хотя я явно не входил в список предпочтительных клиентов. Да, были у нас русские, сказала она, до сих пор заходят, но куда меньше, были арабы, но они исчезли. «А парижанки?» – взволновался я. «Парижанки? Как не быть – вот месяца два назад заглянула одна».
Продавщицы, щебетавшие между собой и с покупательницами, были красотками, я сразу вспомнил моего папу, воевавшего в Манчьжурии, который говорил мне, что нет женщин прекраснее китаянок. Они не стеснялись с каблуками и косметикой, и их черные шелковые блузки при малейшем движении как бы невзначай раскрывались на несколько пуговиц сразу. В этом они напомнили мне русских женщин, безошибочно узнаваемых на парижских тротуарах.
Хватит нам семи вещей? Да никогда! У нас свой козырь – мы вечно «а ля гер ком а ля гер» и даже в булочную оденемся как в оперу. В этом мы не парижанки – которые легко оденутся в оперу как в булочную. Ювелирные украшения – это для нас, часы – для нас, сумки с плетением монограмм – тоже для нас. Парижанки смотрят на нас с завистью и сомнением, вот они, новые варвары, пришельцы с Востока, которые покупают все, на чем написано «француженка». Они, конечно, видят в этом нашу слабость, которую надеются использовать, пока такая возможность сохраняется. На самом же деле в этом – наша сила.
Когда я спросил одного из главных людей во французском люксе, какое место занимают в его личной классификации русские покупатели, он ответил, что китайцы, конечно, их основная надежда, китайцев много, и денег они приносят немерено. Но в охоте за очень дорогими штучными вещами русские – главные. Мы жадно впитываем парижскую моду и глазами, и всем телом. Мы любим ее не только умом, но и деньгами, что, согласитесь, куда ответственнее.
Другое отличие в том, что парижанки не помешаны так, как мы, на идее здорового питания. Они помешаны на идее хорошего, вкусного, и в этом совершенно правы. Им нечего делать в магазинах, где торгуют диетой и указывают путь к себе. В пекарню же или в мясную лавку стоят женщины аппетитные, как французские булочки (и такие же стройные), кровь с молоком (предельно недиетическое сочетание). На них приятно посмотреть.
Они это, думаю, понимают. Парижанки вообще умеют посмотреть на себя со стороны мужскими глазами и, как правило, не ошибаются в нашей оценке. Они отлично знают, с какой стороны особенно хороши, а с какой неплохо бы и подтянуться. Но не подтягиваются, и я их за это не просто уважаю, а искренне люблю. У меня плоский зад, скажет француженка, зато длинные ноги, так пусть же все о них узнают. Что у меня хорошо – то у меня хорошо, добавит она, а об остальном – забудем.
Французские женщины реже ложатся под нож ради лица и тела и не боятся морщин, потому что морщины всяко красивее начищенного пятака. Если они едут в разные очистительные клиники и спа, то не для того, чтобы провести отныне всю жизнь с клизмой на знамени – они едут немножко промыться и обсушиться, чтобы и дальше ни в чем себе не отказывать. И даже если они толстеют – а ведь они толстеют, как все европейцы вслед за американцами (есть что-то недиетическое в нынешнем плотоядном мире), – они не воспринимают это как повод для суицида.
Да, конечно, мы мало знаем парижских женщин в их естественной, домашней среде обитания. Для нас они все-таки скорее эстетический феномен. И даже больше чем феномен, они – торговый бренд. Чтобы выглядеть как парижанки, наши подруги готовы на многое. Как и во всяком великом бренде, есть здесь и лукавство, и нахальство, и накрутка цены, тем не менее есть и очевидная правда в основе. Но из того, что это бренд, следует и то, что подделки преследуются по закону – чтобы стать француженкой, лучше бы сначала ею родиться.
Французские женщины остаются последней нашей надеждой: они пьют – и не дистиллированную воду, они едят – и не кашу на пару, они интересуются мужчинами, но не охотятся на них. Парижанки нас не разочаровали, в них вся наша надежда, в них разрешение делать все, что нам самим нельзя, но ведь хочется.
Задница в штанах
Я иду встречаться с Лу Дуайон. Это модель. Модель для подражания. Актриса, манекенщица, художница, дизайнер, певица. Только не говорите мне, что таких девиц сейчас полно: немножко то, немножко другое, а значит, ни то и ни се. Лу Дуайон – она, знаете ли, не такая. Она и то и се.
– С сестрами у меня прекрасные отношения, – говорит Лу Дуайон, – у меня их много, и Шарлотт, и Кейт, и Лола, и Лили. Настоящая девчачья банда.
Банда сестер от разных отцов и матерей.
Лу Дуайон – дочь Джейн Биркин и Жака Дуайона. Старшие сестры – фотограф Кейт, дочь их общей с Лу мамы от композитора Джона Барри (помните музыку в первых кадрах «Джеймса Бонда»?), и Шарлотта – от знаменитого хулигана французского рока Сержа Генсбура. Третья старшая сестра, Лола – первая дочь папы (от монтажерки Ноэль Буассон). Наконец, младшая – Лили, рожденная уже после того, как Биркин и Дуайон расстались. В Средние века так считали принцесс крови, в нынешние – родословные парижской богемы. Большущая, в духе бунтарских 1960-х, семья, где на один брак два развода и никто не считает, кто от какой матери и от какого отца.
– У мамы нет любимиц, – говорит Лу, – но с каждой у нее – особые отношения. Я ей рассказывала все. Почти все – есть все-таки вещи, которыми ты ни с кем не можешь поделиться. И она от меня ничего не скрывает. Я подарила ей «блэкберри», и теперь я получаю сто сообщений в день, у меня ощущение, что я радистка. Как слышите меня? Прием.
Папа-Дуайон – типичный режиссер французского кино, настоящий деятель культуры с философским факультетом в анамнезе, из протестантской семьи, с собственным мнением по любому поводу. Однажды, включив телевизор, он попал на сериал с Лу Дуайон. «Наутро он прислал мне факс. Четыре страницы: кое-что понравилось, но есть и недостатки, такие, такие и еще вот такие. Такой вот он у меня зануда. Когда я посылала ему в детстве открытки, он исправлял в них грамматические ошибки».
В школе у Лу были прекрасные шелковистые волосы. Все пели хором: «Какие прекрасные у вашей девочки волосы», и так продолжалось до тех пор, пока однажды папа не взял ножницы и не срезал их со словами: «Пусть же они теперь увидят, какое у тебя красивое лицо!» В нем бурлил педагогический талант.
Лу Дуайон сыграла у него молодую бунтарку в
В 14 лет мама подарила ей собаку. Когда ее сверстницы сходили с ума в дискотеках, она должна была приходить домой – «каждый вечер, чтобы с ней погулять». Лучше иметь кого-то, за кого отвечаешь, чем не иметь, считает Дуайон. «С 14 лет до 19 я работала, а в 19 родился сын. Я не знала той свободы, которая есть у всех двадцатилетних. Я не жалею об этом, но это так».
Ночи она проводит дома, а не ездит с кем-нибудь по клубам: «Не вижу кандидата. Я очень разочарована в моем поколении. Да и времени нет». В конце концов, если 85 процентов молодых людей ее возраста сутки напролет как подорванные скачут по клубам, почему бы, всем наперекор, не посидеть дома с ребенком?