In flagrante

Конечно, он должен был сразу заподозрить неладное. В конце концов, Барбара знала, что он ненавидит кино. Он ненавидел кино, она ненавидела кино, это была одна из первых ниточек, связавших их в период ухаживания, двадцать лет назад. Они с вежливой скукой посмотрели «Спартака»[6], иногда соприкасаясь локтями, скорее из-за неловкости, чем из-за влечения, и потом признались друг другу, что им не только не понравился фильм, но и вообще они не очень любят это занятие. «Мы не ходим в кино» – таков был их первый объединяющий признак как пары.

И теперь, по словам Барбары, его дочь хотела, чтобы он сводил ее на какой-то фильм. Он вдруг понял, что вообще понятия не имеет, была ли Элис когда-нибудь в кинотеатре. Наверняка была, если только генетическое влияние родителей на ее эстетическое восприятие не оказалось особенно сильным. Но точно он не знал. Это его опечалило. А потом в голову пришла еще более печальная мысль. Три года врозь, и ты даже не спрашиваешь себя, что ты знаешь, а что нет.

Но почему Элис вдруг захотела пойти именно с ним – и почему на комедию пятилетней давности, провалившуюся в прокате, которую снова стали крутить в «Одеоне» на Холлоуэй-роуд?

– Там, кажется, есть сцена, которую снимали в ее школе, – небрежно бросила Барбара по телефону; как всегда, просьбу дочери он услышал не напрямую. – Все ее друзья пойдут.

– А почему бы ей не пойти с ними?

– Кажется, она до сих пор немного боится кинотеатров. Ей будет уютнее с кем-то из взрослых.

Не с тобой. С кем-то из взрослых.

Грэм согласился. Он теперь почти всегда соглашался.

Когда он пришел в «Одеон» с Элис, плюсы его двадцатилетнего воздержания стали особенно очевидны. Фойе пропахло жареным луком; его полагалось добавлять в хот-доги, чтобы защититься от прохлады теплого июльского вечера. Билеты стоили как каре ягненка. Внутри, несмотря на множество пустых мест, висело облако сигаретного дыма. По всей видимости, немногочисленные посетители прикуривали сразу по две сигареты, как в том американском фильме, который Грэм не смотрел из принципа.

Когда началась картина (Грэм использовал слово из своей юности, «фильм» было слишком по-американски, а слово «кино» наводило на мысль о киноакадемии и кинокритике), он вспомнил еще много причин, по которым не любил кинотеатры. Люди часто говорят об искусственности оперы; но что же тогда сказать вот об этом? Краски вырвиглаз, идиотский сюжет, музыка 1880-х, приправленная Коплендом[7], и моральные терзания уровня «Денди»[8]. Конечно, «На седьмом небе» не шедевр; но, как известно, второсортное искусство лучше всего иллюстрирует типичные особенности жанра.

И кто решил, что комедия-триллер со слишком жирным грабителем, который бесконечно застревает в подвальных люках, – такая уж блестящая идея? Кто придумал добавить к этому тощего колченогого сыщика, который из-за хромоты вечно не может догнать жирного грабителя? О, смотри-ка, сказал себе Грэм, когда сцена погони внезапно пошла в убыстренном темпе под разухабистый фортепианный аккомпанемент, они открыли для себя этот свежий прием. Еще больше его поражал тот факт, что пара десятков зрителей – никто из них не был похож на одноклассников Элис – вполне искренне хохотали. Он почувствовал, как дочь тянет его за рукав.

– Папа, с фильмом что-то не так?

– Да, милая, проектор барахлит, – ответил он и добавил, когда сцена закончилась: – Уже починили.

Время от времени он с тревогой посматривал на Элис, опасаясь, что ей понравится, – дитя родителей-трезвенников впервые отведало сладкого хереса. Однако ее лицо оставалось неподвижным, она только иногда хмурилась. Грэм знал, что так она выражает презрение. Он все ждал, когда на экране покажется ее школа, но бо́льшая часть действия происходила в помещении; на дальнем плане городского пейзажа (по сюжету это был Бирмингем, но Грэм решил, что снимали в Лондоне) он вроде бы узнал знакомое здание.

– Это она?

Но Элис только еще сильнее нахмурилась, загоняя отца в пристыженное молчание.

Примерно через час следы жирного грабителя случайно привели сыщика-инвалида к гораздо более важному злодею, итальянистому, с усиками, любителю поваляться в кресле, который демонстрировал пренебрежение к закону, медленно посасывая сигару. Хромоногий сыщик стал немедленно открывать каждую дверь в его квартире. В спальне обнаружилась жена Грэма. Она возлежала в темных очках и читала книгу; ее грудь была целомудренно прикрыта простыней, но смятая постель говорила сама за себя. Неудивительно, что фильм отнесли к категории A[9].

Итак, герой внезапно узнает известную красотку – а Грэм свою изрядно обесцвеченную перекисью жену, – и она говорит низким голосом, заставляющим подозревать дубляж:

– Мне не нужна газетная шумиха.