Книги
Дневник горожанки. Петербург в отражениях
— Ничего не ближе. Ближе режиссура. А где — не важно.
— Как Вы пришли к опере? Ведь она так консервативна в сравнении с кино. Все равно интересно?
— Конечно! Интересно, чтобы люди волновались, хлопали, радовались… Им должно нравиться — вот и все. Меня пригласили. Вы же знаете, я в консерватории учился. В 85-м году я начал работать в этом жанре. Потом Гергиев меня уговорил на «Войну и мир». Так что это уже четвертая опера. Причем я ничего не выбираю. Строю из того, что мне дают. Мне дают вот эту оперу, вот этих певцов.
— Вы такой путешественник — со стажем. Гражданин мира. Как вы воспринимаете Петербург?
— Вы знаете, я везде ощущаю себя естественно, где есть работа. Когда работаешь — естественно, не работаешь — не естественно. В Петербурге хорошо, потому что Петербург это — некрополь, это прибежище великих теней.
— Вы так его воспринимаете?
— Все великие города — это прибежище теней. Рим, Флоренция… Нельзя же ходить по Флоренции не думая, что здесь ходил Данте.
— Но есть ли какое-то место, где вы не работает, но вам хорошо?
— Дом, конечно. Дом может быть где угодно. В Калифорнии мне было очень хорошо. Вообще хорошо и уютно там, где тебя любит. В самом красивом месте, если никто не любит и со здоровьем еще неважно… Но, конечно, хочется быть нужным не только дома, но и вне его — обществу. В России я больше нужен, чем в Америке.
— И дальнейшие ваши планы связаны с Россией?
— Нет, не только. Буду работать в Мексике, Мадриде, Зальцбурге. Опера — космополитична. А кино… Оно в России. У меня много русских проектов. Но о ближайших я пока говорить не хочу — узнаете из прессы.
— Но мы и есть пресса!
— Ну, я пока не готов.
О пользе и вреде критики…
— А как брат, отец относятся к вашей работе постановщика? Нравится — не нравится?
— Брату, я думаю, не очень понятна моя работа. Вообще ведь сначала пригласили моего брата, в Ла-Скала — он отказался… Так что я в оперу попал случайно. Он отказался, и позвонили мне. Почему-то… Бред. Почему надо звонить мне? Я согласился. Я, в общем, работал там, где брат отказывался. Так что, я думаю, он относится к моей работе с недоумением — ему это, наверное, не близко. А папе всегда нравится все, что мы делаем. Он все любит. Это ему полагается по должности.
— Жене тоже полагается любить?
— Жена считает, что я гений, можете у нее спросить. (В этом месте жена согласно кивает и подтверждает: «Гений, гений!» — А. Б.)
— Андрей Сергеевич, в прессе появляются критические статьи, их много… Вот, например, в итальянских газетах я читала совершенно нелицеприятные отзывы о вашей постановке. Как Вы реагируете на это? Спокойно?
— Спокойно трудно относиться — всегда хочется в морду дать. Это естественно. Но они же для этого и существуют. В моей книге есть такая глава под названием: «О пользе интеллектуального онанизма». Это французское выражение, по-русски как-то непривычно звучит. В переводе — «размышление, которое не дает результата». Чехова страшно критиковали, у него даже был нервный припадок после премьеры «Чайки»… Рахманинов после критических статей три года не мог писать, но Рахманинов остался, а критика, которая его разрушала — где она? Люди использовали эту бумагу по назначению — например, завернули в нее селедку… Очевидно, что критика недолговечна, как… как слепень на крупе быка, который работает. Когда я писал это в книге, я понимал, что наношу удар ниже пояса. Критики ответили на это ледяным молчанием.