Подобное сито экспонировалось, например, в городском историческом музее во Франкфурте-на-Одере на выставке 2005 года, посвященной шестидесятилетию освобождения. Выставка называлась «Голь на выдумки хитра. Предметы домашнего обихода военных времен ХХ века».
212
Заявление с чистосердечным признанием последовало в связи с ожидаемым разоблачением Шверте в Бельгии. В Германии и раньше ходили слухи о прошлом Шверте, которые привели к началу 1990-х годов ко все более серьезным подозрениям. Однако главным источником подобных подозрений был заинтересованный человек, претендовавший на то, чтобы самому занять кафедру в Аахенском высшем техническом училище, а потому его информация вызывала некоторое недоверие. О готовности к замалчиванию и засекречиванию такого рода фактов, характерной для послевоенного политического климата в ФРГ, см.: Rusinek, Schneider/Schwerte // König, Der Fall Schwerte, 34–41, а также: die Einleitung des Herausgebers, 6–11.
213
Подробнее см.: Frei, Identitätswechsel. О пяти документах, на которых Шверте основал свою новую идентичность, см.: Rusinek, Schneider/Schwerte, 32.
214
Jäger, Germanistik // König, Vertuschte Vergangenheit, 44. Подробнее: König, Seitenwechsel.
215
Leggewie, Von Schneider zu Schwerte, 226. Другой автор говорит в данной связи о «смене маски». См.: Lerchenmueller, Simon, Maskenwechsel.
216
Цит. по: Leggewie, Von Schneider zu Schwerte, 85.
217
Jäger, Germanistik, 45.
218
Lappin, Mann mit zwei Köpfen, 10.
219
Ganzfried… alias Wilkomirski; Lappin, Man with Two Heads; Mächler, Fall Wilkomirski.
220
Wilkomirski, Bruchstücke, 7. В одном из интервью он сказал о своих воспоминаниях следующее: «Это был процесс, растянувшийся на десятилетия, поскольку большинство визуальных воспоминаний приходит ко мне ежедневно похожими на кинофильм; импульсом для них служат разные мелочи, незначительные ассоциации. Но долгое, очень долгое время я не мог интерпретировать большинство этих образов. Они приходили, пугали меня, но у меня не находилось слов для их объяснения – возможно потому, что эти образы, воспоминания относились к далекому прошлому, когда я еще не умел говорить, или, как сказали бы теперь, к невербальной фазе моей жизни; нужно очень долгое время, чтобы найти слова, которые могли бы объяснить эти образы» – Mächler, Wilkomirski als Opfer, 42–43.