Уже стемнело. Чтобы попасть в отель, нужно было пересечь еще одну оживленную улицу. Профессор уже знал, что переход может быть далеко, поэтому предпринял безумную попытку воспользоваться тем, что из-за пробки машины в этом месте притормаживали. Дождался подходящего момента и бросился прямо под колеса автомобилей, которые или останавливались, или, яростно сигналя, пытались его объехать. Профессор хлопал по капотам окровавленными руками, отчего водители впадали в еще большую ярость. Один из них, сидевший за рулем черного «Лендровера», обладал, видимо, лучшей реакцией, чем другие, потому что, когда профессор пробегал мимо, дверь со стороны пассажира вдруг распахнулась и больно ударила его в бок. Он упал, но тут же попытался встать, понимая, что играет со смертью. Машины замедляли ход и объезжали с трудом поднимающегося окровавленного человека, а водители не скупились на ругань и проклятия. Сам не ведая как оказавшись на другой стороне, профессор подумал, что худшее позади. Оставалось только преодолеть большой сквер перед отелем, и он радостно двинулся вперед, но обнаружил, что где-то потерял ботинок. Наверное, это случилось, когда его ударила дверца «Лендровера» и он упал. Итак, профессор ковылял в одном ботинке, беспокоясь, как он теперь пойдет на банкет, ведь второй пары обуви у него с собой нет. Что ж, придется купить новые туфли. Впрочем, банкет, наверное, уже начался. Ничего не поделаешь, опоздает. Речи к его приходу уже закончатся.
Ковыляя так, в одном ботинке, он добрался до застекленных дверей отеля, но здесь путь ему преградил рослый плечистый портье в ливрее, напоминающей форму войска какого-то опереточного государства. Он видел профессора несколько раз, в том числе сегодня утром, но, видимо, не узнал. Профессор не собирался отступать. Он объяснил, что живет в номере 1138 и приехал на конференцию. Непреклонный страж, сбитый с толку его беглым английским, заколебался, но решительно потребовал паспорт. И тогда профессор с ужасом осознал, что остался без пиджака, а следовательно, и без паспорта. На всякий случай он пошарил в кармане брюк, сначала заднем, потом в обоих передних, но обнаружил там лишь горсть местных монет, билет на метро и начатую упаковку жевательной резинки со вкусом лимона. Портье иронически взглянул на него, и на лице у него расцвела удовлетворенная улыбка. Он схватил профессора за шиворот, словно жулика, и, извивающегося, вывел в сквер, где дал такого пинка под зад, что тот упал и долго не мог подняться.
От боли, унижения и бессилия глаза профессора наполнились слезами – он не сумел сдержать рыдания. Он не плакал уже много лет и успел забыть, какое это может принести облегчение. От плача профессор успокоился – так сказать, плывшая по морю слез, его лодка пристала к берегу и качка прекратилась. Итак, он пришвартовался к совершенно новой неожиданной ситуации, и перед ним простирался абсолютно неведомый материк. Следовало взять себя в руки.
Сидя в потемках – в сквере было темно, как почти повсюду в этом плохо освещенном городе, – профессор размышлял, как поступить. Если бы не пропал пиджак, он мог бы позвонить, но вместе с паспортом и кредитными картами исчез также и телефон. Профессор решил пробраться на другую сторону отеля, где, по его предположениям, должен был проходить банкет. Может, там ему как-то удастся связаться с коллегами. Кое-кто из них еще не бросил курить и, наверное, выйдет на какую-нибудь террасу, балкон, а то и в сад… Он двинулся вперед, внимательно высматривая освещенные окна. Почти весь первый этаж, кроме холла, занимали рестораны, бар и конференц-залы, но большинство окон были темными. Слева профессор увидел группу молодых мужчин, столпившихся под одним из немногочисленных исправных фонарей. Они перекликались – похоже, во что-то играли. Он замер, не желая выдать своего присутствия, а потом бесшумно прокрался к стене и, прижавшись к ней, двинулся дальше. Таким манером он добрался до противоположной стороны отеля и там увидал большие освещенные застекленные стены банкетного зала.
Он был так взволнован, что снова чуть не расплакался. От стены было мало что видно, но, отступив немного в глубь сквера, поросшего здесь колючей иргой, которая недавно расцвела и издавала умопомрачительный аромат, одновременно медовый и терпко-гнилостный, профессор сумел разглядеть больше. Окутанный ароматом ирги, он рассматривал реалистическую картину, обрамленную вертикальными линиями здания и оправленную в стекло фасада. Вокруг высоких узких столиков, накрытых белыми скатертями, стояли элегантно одетые люди; они ели и разговаривали – головы склонялись друг к другу, а затем отклонялись назад, видимо, сопровождая этим жестом жизнерадостный смех, руки касались плеч собеседников, доброжелательно похлопывали их. Между столиками кружили официанты во фраках, ловкие и стройные, одна рука за спиной, в другой – поднос с напитками. Этот сдержанный в плане колористики образ показался профессору современной минималистской аллюзией на Брейгеля: занятые неизбывной суетой люди, ярмарка мелких делишек, торжество светской поверхностности… Профессор в отчаянии искал знакомые фигуры; он не был уверен, что это тот самый банкет – отель огромный, в нем могло проходить много конференций вроде той, в которой принимал участие он сам.
Он сделал шаг в сторону, чтобы понять, куда направляются те, кто отходит от столиков. На мгновение исчезнув, они появлялись затем снова в угловом помещении с застекленными внешними стенами, немного напоминавшем аквариум. Это была курительная. Там он увидел профессора Г., специалиста по платоническим и неплатоническим объектам в европейской живописи XX века. Профессор не всегда соглашался с его тезисами, но сейчас очень обрадовался коллеге. Это было первое знакомое лицо за последние несколько часов. Г. курил сигариллы, профессор знал об этом, хотя с места, где он стоял, таких деталей разглядеть не мог. Он видел только размашистые движения руки Г. и его голову, которую тот приподнимал, выпуская дым. Надо спешить, сигарилла выкуривается быстро. Профессор поспешно похромал в ту сторону и остановился напротив «аквариума», надеясь, что его заметят, но тщетно – он стоял слишком низко. Пришлось вернуться в сквер. Когда профессор наконец занял достаточно удобную позицию, Г. уже гасил сигариллу; затем, дружески приобняв коллегу, он повернулся к выходу. В отчаянии профессор схватил первый попавшийся камешек и, размахнувшись, бросил в стекло. Однако расстояние было слишком велико. Разозлившись и преисполнившись решимости, он подумал, что предпримет еще одну попытку форсировать вход, однако не сумел добраться даже до порога. Портье, занятый приветствием какой-то богато одетой, увешанной бижутерией женщины на безумных каблуках, не взглянул на него, зато вмешались двое вооруженных охранников: один из них больно заломил профессору руку (тому даже послышалось, что хрустнули суставы) и тут же с отвращением отпустил. Профессор упал и поскорее отполз в колючий кустарник. Он знал, что любой ценой должен избавиться от окровавленной рубашки и как-то умыться. Из кустов он видел, как охранники с омерзением вытирают вымазанные в крови руки, и подумал: что бы ни носила в себе женщина из метро, теперь это уже проникло в него. Чистой частью манжеты профессор вытер рот и глаза. Вспомнил, что утром видел из окна отеля фонтан, и решил его отыскать.
Поточнее сориентировавшись на местности, он составил план. Пробраться к фонтану будет нелегко – придется пересечь пятно света прожекторов, освещавших струю воды, а также миновать подозрительных типов, игравших на каменном парапете в домино или другую нехитрую игру. Однако следовало действовать. Профессор снял рубашку и спрятал ее в кустах. Его пробрал холод, по спине побежали мурашки. Стараясь держаться в тени, он на четвереньках пополз в сторону фонтана и, засомневавшись, остановился лишь там, где проходила четкая грань, разделявшая темное и светлое пространство. Он сунул туда голову и решил, что его не заметят. Сгруппировался, сделал прыжок и в несколько секунд достиг фонтана. Профессору удалось войти в воду, от холода перехватило дыхание. Он начал лихорадочно смывать с себя запекшуюся кровь, руками растирал полуобнаженное тело, наконец снял брюки, от которых вода окрасилась в красный цвет – фонтан, ритмично выпрыгивавший в небо, потемнел и в свете затейливых фонарей засиял пурпуром. Вдалеке мокрый голый человек увидел бегущих к нему ненавистных охранников, заметил также, что игроки вскочили и тоже двинулись к фонтану. Он развел руками – хотел закричать, швырнуть этот крик в огромную освещенную глыбу отеля, но стиснутое от холода горло сумело издать лишь писк или скулеж. Профессору, однако, казалось, будто он кричит, и этот крик, чистый и мощный, отражаясь от тысяч стекол, устремляется в грязное пожелтевшее небо над этим большим городом, который он призывает к порядку.
Тем временем подбежали охранники, вытащили профессора из воды и бросили на колени. Тут подоспели игроки – как было удержаться и не лягнуть хоть пару раз это озябшее и столь бесцеремонно оголившееся тело? А оно даже не застонало, безголосое и содрогающееся от холода. Мгновение они посовещались над ним, а затем, подхватив под руки, отволокли туда, где ему место.
Сердце
Супруги М. вернулись из отпуска раньше обычного. Он выглядел усталым, даже больным. На сердце М. жаловался уже давно и в последнее время спасался, пожалуй, лишь различного рода диетами, исключавшими из меню то одно, то другое – согласно очередным теориям специалистов по питанию, которые все смелее основывались на истории эволюции, теории классового общества, психоанализе и так далее. Но главным спасением господина М. была мощная энергия той заботы, которой окружала его жена.
Она была парикмахером, не какой-нибудь стилисткой причесок, дизайнером волос и уж тем более не хозяйкой «Клиники волос» или «Мануфактуры причесок». Нет, она просто стригла, подравнивала, мыла, красила и причесывала. Она работала в отличной парикмахерской в самом центре города и имела своих клиентов. К сожалению, каждый год на несколько месяцев, с ноября до апреля, она их покидала. В это время супруги М. задергивали занавески в своей квартире и отправлялись в Азию. Он, полный, хотя всегда несколько бледноватый, владел в прошлом большой преуспевающей автомобильной мастерской, но после инфаркта уже не мог вести дела, поэтому продал бизнес, деньги удачно вложил и – по словам соседей – жил на проценты. М. утверждали, что в Азии жизнь дешевле, а европейские зимы дороги и депрессивны.
– На зиму, – твердила госпожа М., накладывая краску на тонкие волосы своих постоянных клиенток, – на зиму Европу, знаете ли, следует запирать на замок. Оставить только тех, кто обслуживает оборудование и приглядывает за электростанциями. Но и они могут работать вполсилы.
Нельзя не согласиться, что это неплохая идея устройства мироздания.
Люди немного завидовали их образу жизни и всем этим путешествиям, но поскольку не видели супругов М. ежедневно, быстро о них забывали, тем паче что предпочитали не думать о тех, кто преуспел больше них. И уже к началу декабря, когда из подвалов извлекались искусственные елки, а дома украшались гирляндами, никто не вспоминал о М.
А М. тем временем снимали маленькое бунгало с дырявыми стенами и заржавевшим душем где-нибудь на Пхукете в Таиланде. Прихватив спиртовку и портативный холодильник, вели жизнь вечных туристов, столь же скучную, как все, что превращается в рутину. Подключив ноутбук к сети, они проверяли состояние счета, курс приобретенных акций, а также срок действия медицинской страховки. Их не интересовали политика и культурные события. Они не ходили в кино и в театр, хотя, конечно, кое-что проглядывали на ютубе и рассеянно осматривали местные музеи. Система буккроссинга позволяла брать книги, которые, прочитав, можно было немедленно поменять на другие, не привязываясь душой ни к фразам, ни к стилю, ни к историям.
К сожалению, состояние сердца господина М. все ухудшалось – врач даже употребил слово «трагически», – и супруги отдавали себе отчет в том, что образ жизни придется менять. Поэтому в последнюю зиму они не поехали ни на Пхукет, ни на Шри-Ланку, ни в дешевую, как постные щи, Индонезию, а отправились на самолете в одно место, название которого обязались хранить в тайне. Еще раньше они продали значительную часть акций, чтобы оплатить пребывание в современной, стерильной больнице в южном Китае, где господину М. обещали новое сердце.
Сердце доставили вовремя, соответствие тканей было идеальным, операция прошла успешно. Старое, европейское, сердце сожгли в больничном крематории, хотя жена господина М. подумывала, не сохранить ли его и не забрать ли домой. М. напоминал себе, что хотел спросить, чье это сердце и что случилось с человеком, от которого он его получил. Да, он хотел об этом спросить, но не помнил, спросил ли в конце концов и обсуждали ли они вообще донора. Какой-то разговор был, но потом речь зашла о другом. А может, он вовсе не собирался спрашивать, может, в этой больнице такие расспросы не приветствуются. Впрочем, нельзя было ожидать от него слишком многого: он был еще слаб. Чувствовал себя плохо, голова кружилась, и М. постоянно с тревогой прислушивался к биению своего нового сердца. Ему казалось, что оно стучит как-то иначе, тяжело, словно он бегом спасается от погони.
Весна по Европе распространяется волнами. Зародившись в южной Италии и Испании, она осторожно продвигается на север – неведомыми тропами, неведомыми способами. В марте достигает юга Франции и Греции, в апреле вспыхивает в Швейцарии и на Балканах, в мае расцветает в Германии и Центральной Европе, чтобы к началу июня объявиться в Скандинавии.
Господин М. чувствует себя уже хорошо. Однако ему следует быть осторожным, поэтому, выходя на улицы своего европейского города, он надевает белую медицинскую маску. Рана заживает, напоминает эскиз новой счастливой жизни, бугристый рельеф, пока существующий лишь на кальке тела. М. испытывает ощущение странной подвешенности, как случалось в детстве, когда окружающее пространство еще не было заполнено значениями и каждое событие казалось единственным и неповторимым. Вот стайка голубей срывается с газона и улетает за крыши домов, на какую-то другую площадь. Их крылья поднимают ветерок, частички пыли взмывают и снова оседают, словно солдаты, которых по ошибке слишком рано призвали на войну и тут же отпустили домой. Господин М. теперь во всем видит знаки.
Он шагает – идеально соответствующий пейзажу своего города. Мир облегает его, словно хорошо скроенный пиджак, сшитый по размеру, во имя его стопроцентного удобства. Господин М. не склонен к высокопарным эпитетам, он всегда занимался машинами, ум у него точный и прагматичный, поэтому слову «счастье» он предпочитает «удовлетворение».