Вот и закат…

– Любуешься?

Тина вздрогнула, выпустив из пальцев штору.

– Морозов, что ты вечно подкрадываешься?

– Брось, я же топаю, как медведь. Ты просто задумалась, – он подмигнул, – надеюсь, обо мне?

– О ком же еще, – вздохнула она, – Олег, может быть, ты все-таки переедешь?

А что ему оставалось? Переедет, никуда не денется. Не может же он позволить ей каждую неделю летать сюда, за тысячи километров!

Он сбежал в Бердск, впервые услышав от нее «я так не могу больше», сбежал, не увидев другого выхода. Быть может, потому что его и не было. Они не могли остановиться, не могли! И тогда он решил, что их спасет расстояние.

Ведь это так просто, так правильно – разжать руки и выпустить ее, измученную битвой с самой собой. Выкинуть вон ключи от потайной комнаты, в которой никогда – никогда! – нельзя поднять шторы или зажечь свет. Только сидеть вдвоем в сумерках.

Они угнетали, эти прекрасные, немыслимые, бесконечные сумерки.

И он уехал, чтобы дать ей возможность очнуться на рассвете. Он знал, что ей не захочется просыпаться, и его утро тоже не станет солнечным, но все равно придет день – ненужный, одинокий, бесцветный день. Он уехал. Чтобы спустя несколько часов открыть ей дверь своего дома.

– Нет, Морозов, – сказала она тогда, – нет, я и так не могу!

Замкнутый круг. Банальный, порочный, безжалостный, – и ни капли сожаления, что они снова оказались там, внутри него.

Только счастье.

И щепотка горечи.

Наверное, счастье – одно из блюд, вкус которых без этой щепотки не распробовать.

Она стала перелетной птицей. Он занялся продажей дома, чтобы насовсем перебраться в Москву.

– Долго еще, Олег?

– Я думаю, к июлю все закончу. Митька нашел мне квартиру на ВДНХ…

Она рассмеялась и прижалась к нему. Квартира на ВДНХ – это, конечно, прекрасно. А вот если бы… Если бы у них был свой дом, свой собственный, где можно зажечь свет и распахнуть настежь окна?