Ступеньки назойливо скрипели под ее ногами. Как она ни старалась перенести побольше веса на деревянные перила, окаймлявшие изогнутую лестницу, ступеньки все равно находили повод наябедничать. Некоторые звуки в доме были неизбежны.
Наконец девочка оказалась в прихожей. Ее стены, как обычно, были украшены парой дворовых пейзажей в оконных рамах. На одном — зеленая лужайка и цветочные клумбы, на другом — утес зеленой дамбы через дорогу. На несколько мгновений иллюзию разрушил вплывший в раму мальчишка в комбинезоне — он прошествовал по грязной тропе, венчавшей дамбовое ограждение, и растворился, врезавшись в край оконного полотна. Тишину в прихожей нарушало только тиканье антикварных часов. В библиотеке за стеной мистер Ник поерзал на старом диване и всхрапнул.
Еще вечером можно послушать телевизор — когда мистер Ник делал громкость повыше, она разбирала почти все слова, сидя под лестницей в прихожей. Или можно порисовать в блокноте на крытой веранде, растянувшись на животе за плетеным диванчиком. Каждый вечер, когда сумерки сгущались и увидеть что-либо было уже сложновато, миссис Лора выглядывала из прачечной, включала лампочку на веранде и оставляла гореть — как будто специально для девочки. Гасил ее много позже мистер Ник, обходя комнаты перед сном.
Варианты были. А пока ее мучила жажда.
Через гостиную с мягкой мебелью и не выдавшим ее шагов ковровым покрытием девочка прошла в кухню. С тихим характерным звуком открылся холодильник. Звякнули стаканы, один из которых был вынут из шкафа. Холодильник, закрываясь, глухо повторил свою реплику.
Окна кухни слепо уставились на деревья, рядком выстроившиеся по этой стороне двора. Район был малоосвоенным, в округе к югу от Нового Орлеана, и единственным домом по соседству, который был виден из кухни, был однокомнатный домишко мисс Ванды. Он стоял далеко, через поле, почти на самой опушке леса, но девочка не рискнула подойти к окнам. Она осторожно наклонила голову и, прищурившись, стала вглядываться в открывшийся ей клочок вечернего неба. По нему лениво ползла пара тонких розовых облачков. Похоже, ночь обещала быть ясной. А значит, стоит вернуться сюда, когда Мейсоны отправятся спать. Растянуться на кухонном столе и, под защитой дома от белого света придорожных фонарей, смотреть на звезды. Вон там, над переплетением дубовых и ежевичных ветвей, скоро засияет Орион, Большая Медведица и всякие другие созвездия — их показывала ей мама. В этом самом дворе. Девочка почти почувствовала ее теплую руку в своей ладони. Почти увидела, как она указывает на рассеянные по небу тусклые колючки света, обрисовывает их пальцем и называет.
Тихо захныкала открывающаяся посудомоечная машина. Стеклянно кашлянул стакан с потеками апельсинового сока, протискиваясь между грязной посудой Мейсонов. Пробарабанила по кафелю босоногая дробь удаляющегося топота.
Старинные часы в прихожей возвестили шесть вечера и залились звенящим щебетанием маленьких зябликов. Мистер Ник сел на диване, опустил ноги на пол, потянулся и прошествовал сквозь прихожую и гостиную в кухню, которая тут же забренчала звоном перебираемых в шкафчиках кастрюль и сковородок — мистер Ник собирался готовить ужин для всей семьи. Через несколько минут на заднем крыльце раздались голоса Эдди и миссис Лоры под шарканье вытираемой о придверный коврик обуви. Стереосистема Маршалла наверху неожиданно разразилась металлическим ревом электрогитар, подгоняемых дробным нетерпением барабанов.
Из прачечной донесся тихий шелест книжных страниц — устроившись между толстыми серебристыми трубами за сушильной машиной, девочка открыла нужную главу. В ней Один — старший бог — в поисках мудрости спустился в ущелье меж корней Мирового Древа и за ее обретение отдал свой глаз ведьме[1].
— Есть много способов видеть, — сказал Один, а из-под ног его восстала пара воронов. Птицы отряхнули грязные крылья и, оттолкнувшись от только что породившей их земли, уселись богу на плечи. — И сколь много можно охватить дарованной мне мудростью, — продолжил он, — не объять самым острым глазом.
Последний декабрь
В те странные холодные выходные между Рождеством и Новым годом, когда даже взрослые, казалось, не понимали, чем вообще принято коротать навалившиеся часы досуга, в доме царил беспорядок. Из-под дивана и журнального столика выглядывали полоски порванной оберточной бумаги. Часть украшений уже перекочевала на пол и в коробки, рождественские чулки были милостиво освобождены от бремени подарков и небрежно сложены на стульях и каминной полке. Вовремя не политая отцом, ёлка начала сохнуть, вырисовывая на полу абстрактные иголочные узоры.
Они отправились в городской парк: хотелось в последний раз полюбоваться иллюминацией ботанического сада, пока ее не смели серые посленовогодние будни. Они с родителями были здесь уже дважды за этот месяц — но всегда приезжали после наступления темноты. Теперь ей хотелось взглянуть на знаменитое «Празднование в дубах»[2] средь бела дня, рассмотреть каждую лампочку, каждый шнурок в обличающем свете солнца, увидеть их переплетения между живыми изгородями, их паутины, изгибающиеся в северных оленей и снежинки. Увидеть скелеты рождественских огней. Кутаясь в пальто, они шли по узким ухоженным дорожкам. Она плелась в нескольких шагах позади мамы и папы, потягивая горячий шоколад из пластиковой чашки. Поднимавшийся от нее пар приятно щекотал лицо. Едва ли кто-то еще гулял здесь в такое время.
Под осьминожьими ветвями огромного дуба в центре парка события развивались по предсказуемому сценарию: горячий шоколад перекочевал в мамины руки, а папины уже готовы были подхватить девочку под мышки у самого подножия развесистого дерева. Ноздри защекотал резкий запах его одеколона и не до конца выветрившейся свежей краски. Он поднял ее высоко — и она ловко подтянулась на развилку дуба. Как обычно, папа поворчал, что они оба уже не в том возрасте, чтобы баловаться такой зарядкой.
— Похоже, даже когда я стану столетним стариком с больной спиной, я все еще буду таскать тебя на себе.
Вскарабкавшись, она пожала плечами. Подул ветер, вызвав бурные аплодисменты окруживших ее листьев. Она схватилась за раскачивающиеся ветви и подтянулась повыше.
— Осторожней там! — Но она крепко вцепилась холодными пальцами в шершавую кору дуба.
Чем темнее становилось небо и чем дальше уползали изогнутые тени ветвей, тем ярче загорались синие и желтые огоньки иллюминации, затерянные в кроне совсем рядом с ней и разбросанные по парковым угодьям. Она наблюдала, как в их сиянии уплотнялись и оживали вечерние тени.
Позже, на обратном пути, она дремала в машине, убаюканная знакомыми ухабами дороги де Голля и маминым голосом с переднего пассажирского сиденья. Она бормотала что-то о планах на Новый год.
— Думаю, вечеринка у Уилсонов закончится за полночь. Так что если хочешь остаться подольше…