Не успела опасть пыль, от которой у всех заслезились глаза, а Бек стал безудержно кашлять, загудело, застучало, и в комнату с четырёх сторон вкатились по инерции четыре небольшие конструкции, похожие на мотодрезины. Вкатились и остановились, уткнувшись в тормозные барьеры, которыми заканчивалась каждая узкоколейка.

– Я так понимаю: кареты поданы? – спросил Баркас. – Ну, и кому какая?

Все конструкции были одного типа. Вроде открытой вагонетки на колёсах. Различались они только цветами. Борта одной были покрыты краской какого-то ржавого цвета, у другой – сквозь грязные разводы и пыль виднелась белая покраска, третья была иссине-черной. Последняя вообще имела борта из толстого мутного стекла.

Гробовщик чуть не засмеялся в голос.

– Конь бледный, конь вороной, – пробормотал он себе под нос. – У него ещё и чувство юмора есть!

– Без разницы кому в какую садится? – спросил Пыж.

Он потянул за ручку дверцу черной мотодрезины, раздался противный скрип. Дверь распахнулась. Внутри кроме коричневого дерматинового сидения ничего не было. Пыж поколебался, заходить или нет, оглянулся на остальных и остался, пока, стоять рядом.

Баркас, молча, потянул на себя ближайшую, ржавого цвета, дверь, та с лёгкостью открылась.

– Стеклянную или белую? – спросил Пыж у Гробовщика.

Тот безразлично пожал плечами и подошёл к двери из толстого стекла. Открыл: всё то же потёртое сидение из коричневого дерматина.

– Ну что – по коням? – спросил Бек. – Встретимся в другой жизни в Куршавеле?

Пыж вдруг, не стесняясь, заплакал. Слёзы скатывались по запылённым щекам, оставляли на одежде тёмные влажные пятна…