«Святая Ольга», нагруженная, опутанная оснасткой, привела меня в восторг. Правда, она казалась совсем крохотной рядом с большим океанским пароходом, ко­торый стоял тут же под погрузкой. Но если бы в ре­бячьей игре при делении на две команды меня спроси­ли: «Матки, матки, чей запрос? «Иртыша» или «Оль­гу»? – я ни минуты не колебался бы в выборе.

«Иртыш» – самый большой и самый роскошный океанский пароход. «Ольга» – маленькое зверобойное судно. Ну и что ж! Конечно, «Ольгу». Во-первых, один вид «Ольги», старого, но крепкого бота с высокими мачтами, туго свернутыми парусами и таинственным переплетением снастей, сразу же начинал волновать мальчишеское воображение. Во-вторых, мы знали, что на ботах и шхунах плавают самые смелые, самые от­чаянные и самые опытные моряки. В-третьих, – и это главное, – на «Ольге» уходил в плавание мой отец.

На палубе «Ольги» лаяли густошерстные ездовые собаки с острыми стоячими ушами. Матросы в зюйд­вестках[2] и парусиновых куртках крепили шлюпки, затя­гивали брезентом люки трюмов. Синий с белым четы­рехугольником отходной флаг повис на мачте. Все было готово к отплытию.

Я запомнил в тот день отца веселым и разговорчи­вым. Он был еще совсем молодой, безбородый, с голу­быми глазами и прямыми светлыми волосами.

Обычно отец был молчалив.

– От тебя, Николай, слова не добьешься, – часто говорила ему мать. – Как медведь!

Отец краснел, улыбался, но ничего не отвечал. Он был добрый и совсем не походил на медведя.

Сегодня перед отплытием он пил вино вместе с мат­росами в трактире, и потому пропала его обычная мол­чаливость.

Несколько раз отец по трапу сбегал к нам на при­чал. Мать тихо плакала.

– Таня, – успокаивал ее отец, – вернусь на буду­щий год, получу много денег и больше не пойду в море. Тогда у нас будет хорошая жизнь! Береги сына… Про­щай, Димка!..

Отец сказал: «У нас будет хорошая жизнь!» Я за­помнил это особенно крепко.

Когда убрали трап, жены матросов на берегу заго­лосили, запричитали. Испуганно ухватившись за мате­ринские юбки, истошно ревели маленькие ребятишки.

Густой тройной гудок принес какую-то незнакомую, щемящую тревогу.

«Ольга» отвалила от пристани и, развернувшись, медленно поплыла вниз по Северной Двине, к морю.

Провожающие долго стояли на берегу и смотрели вслед «Ольге», пока она не скрылась за поворотом.

…Мы вернулись домой. Потом пришел дед. Он где-то выпил, еле держался на своей деревянной ноге и по дво­ру шел, уже опираясь о забор. Трезвый, дед никогда не жаловался. Вино же заставляло его каждому изливать горе.

– Ушла «Ольга», а я остался… Татьяна, что мне здесь делать? Духота тут для боцмана. Проклятое мо­ре! Ты не горюй, Татьяна, вернется Николай. – Дед уда­рял палкой по деревянной ноге. – Проклинали мы всю жизнь море, а что мы без моря! Ну куда я теперь с этой деревяшкой? Гожусь только багром от берегов воду от­талкивать. Вот отец у меня до седьмого десятка про­плавал и схоронил кости на дне морском…

Мать укладывала деда спать, но он не унимался. Он начинал рассказывать про свою жизнь, ругал море и жаловался, что не придется ему больше плавать.

Прошли времена молодости, когда ставил Андрей Максимыч рюжи[3] в беломорских заливах и бил на льду багром тюленей, когда работал он на судах дальнего плавания и побывал во многих чужеземных портах.

Видел Максимыч много горя. Смерть заглядывала через пробоины в бортах судна, таилась она на песча­ных отмелях и скалистых берегах в страшную штормо­вую погоду.