Заниматься в то утро не стали, потому как чувствовали себя как старая деревянная мебель, трухлявая и скрипучая. Так тока, размялись мал-мала, с кряхтением превеликим.

Завтракали так, што прямо ой! Вкусно всё, и от пуза. Я тогда точно уверился — надо будет ещё подкинуть! А то ведь очень уж душевная тётка.

Я потому и впутывать её в дела наши не стал.

— Спасибо, — Говорю, — тётя Песя, вкуснотища прямо-таки необыкновенная!

Вышли во двор, а Фира с нами.

— Ты как, — Спрашиваю у неё, — за Фиму Бляйшмана знаешь?

— Серьёзный человек, — И мордаха такая погрустневшая, што мне вот захотелось кому-нибудь морду набить, штоб грустность ету убрать.

— Знаешь, где етот серьёзный человек живёт, да под кем он ходит?

— Конечно! — Аж подскочила, возмущённая такая. Как же — она, и вдруг не знает чего!

Серьёзные люди, как водится, работают в Одессе всё больше ночами. Еле-еле вытерпели до после обеда, проведя утро на море, да и пошли к Бляйшману.

У тово свой дом двухэтажный из ракушечника. Не так штобы и большой, но на одного человека, пусть даже и с семьёй, так и немаленький. Двор собственный, на котором разместилось несколько сараев и два больших дерева. Богато!

— Мой боевитый друг Егор и его верный Санька Пансо! Моё почтение! — Заорал он сверху, заприметив нас перед калиткой, подскакивая из-за стола, — Поднимайтесь, я как раз завтракаю!

Смотрю, Фира погрустнела — её-то не упомянул, а значица — затаил. Прямо почти о том сказал. Ну да тут дело такое, что за пролитую кровь порой меньше спрашивают, чем за сказанные слова.

— Супруга моя, Хая, — Представил он толстую красивую бабу, почти што красивую, только очень уж лупоглазую, — Садитесь!

— Спасибо, дядя Фима, — Отвечаю вежественно, не забыв снять картуз, — мы только из-за стола.

— Какие милые мальчики! — Умилилась Хая, и рукой меня за щёку щипет, — Так заходите к нам почаще, когда из-за стола! Всегда будем рады таким гостям! Фима, может тебе завести побольше русских друзей? А то эти жидовские морды, норовящие пожрать на дармовщинку, мине уже как-то надоели! Мине хватает одной жидовской морды — твоей! Ну может ещё Ёсик, когда он приезжает голодный от своего петербургского университета! И хватит! Вот когда Ёсик заведёт детей, тогда совсем другое дело.

— Всегда будем рады, тётя Хая, — Ответил ей, — мы собственно, по вопросам дружбы и добрососедства пришли.

— Тётя! — Умилилась та, и снова за щёку меня, — Скажу на Привозе, што обзавелась гойским племянником, так мине не так поймут! А потом объясню ещё раз, и мине поймут ещё неправильней!

Минут десять так развлекались, словесами перебрасывась. Потом Фима доел и бровку етак вверх вздёрнул.

— Долги возвращать надобно, дядя Фима, — И улыбаюсь, — етому меня жизнь научила.