Две комнаты сводчатые, внутри столы дощатые, скоблёные начисто, добела. Чёрный хлеб горами — бери! И ни единого таракана, даже и удивительно. Вот же чистотки!

— Новенькие никак? — Подслеповато прищурилась от печей старушка, вкусно пахнущая съестным.

— Новенькие, Моисеевна! — Бойко отозвался Санька.

— Ну и славно!

Щец взяли с говядиной, да и сели за столы, с тулупчиками под жопы. Малая истово ест. Не голодает, да и так — видно, што любимица в семье. Но мясо небось не каждый день!

Молча ели — воспитание-то деревенское, за пустые побрехеньки за столом ложкой по лобешнику небось каждый схлопатывал, да не шутейно! До шишака.

После щец кашу молочную, да с молоком, тогда только и расплатились.

— Порядки такие, — Пояснил Санька, — доверяют!

— А… — Открыл я я было рот, да и закрыл. Нет, не обманут. Даже если поедят чутка бесплатно, когда в кармане совсем пусто, то потом с лихвой и расплатятся. За доверие-то.

Вышли, а Санька заодно объяснил Солнышку за туалет.

— Когда выступление-то? — Повернулся он ко мне, накидывая тулупчик уже на улице.

— Завтра.

— Так песни же сто раз спеты! — Возмутился он.

— Песни! — Я поднял палец, — Мы с дядей Гиляем ещё и номера придумали, сценки называется. Такое себе, жидовское взял, да и как через стекло увеличительное, на смешное. Необидное штоб самим жидам, но со стороны таки да! Отрепетировать надо. И вдругорядь тоже будем репетировать! Потому как иначе нам раз заплатят, два, да и всё на этом.

— Ну… тоже верно, — Согласился Чиж, запаковываясь в шапку, — Вот веришь? До сих пор щипаю себя иногда! Сколько, кстати, платят-то?

— Сто рублей. Но это пока так, в новинку всё, на слуху. Потом новизна уйдёт, но на танцы надеюсь. Через месяцок как раз оклемаюсь, чтоб кубарем вертеться. Хотя тыщщи уже платить небось не станут!

— Небось! — Согласился дружок, — Да и сто рублёв — ого-го! Денжищи! То-то бабка за меня порадовалась бы!