— Кто же это меня заставит? — усмехнулся князь Солянский, но все-таки сделал шажок назад.
— Твой государь.
Ластик только фыркнул.
— До сих пор он был тебе другом, — зловеще улыбнулся алхимик. — Но отныне он станет воском в руках царицы. Можешь мне поверить, я знаю природу людей. Я хорошо изучил высокородную Марину, а на твоего повелителя мне достаточно было взглянуть один раз. Очень скоро истинной владычицей Московии станет царица. Самой легкой добычей для умной женщины становятся сильные мужчины.
Вспомнив, как вел себя Юрка на свадебном пиру, Ластик похолодел. Что, если хитрый англичанин прав?
— Я лучше утоплю алмаз в реке, как тот ювелир. Но ты Камня не получишь! — выкрикнул Ластик.
Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза.
Потом Келли тихо рассмеялся.
— Я вижу, Райское Яблоко доверено достойному Стражу. Я испытывал тебя, принц. И ты выдержал испытание с честью.
С учтивым поклоном барон удалился, оставив Ластика в тревоге и недоумении.
После высочайшего венчания к разгульному веселью простонародья, начавшего праздновать свадьбу загодя, присоединились придворные, и торжества пошли чередой. Каждый день начинался с охоты в Сокольниках или рыцарского турнира на европейский манер, а заканчивался шумным пиром — то по-московски, с бесконечной сменой кушаний, с рассаживанием по чинам и без женщин, то по-польски, всего с четырьмя переменами блюд, но зато с дамами, музыкой и танцами.
Вторая разновидность, конечно, была поживей, да и царь с царицей держались менее скованно: шутили, смеялись, даже танцевали, чем приводили бояр в гнев и возмущение.
А Ластику нравилось. Особенно модный французский танец «Купидон».
Сначала польский оркестр — лютни и скрипки — заводил тягучую, медленную музыку. Потом с двух сторон выплывали он и она: Марина в воздушном платье с испанским воротником, на высокой прическе маленькая легкая коронетка; Дмитрий в бело-золотом колете и коротком плаще, со шпагой. Кавалер снимал шляпу со страусиным пером — левой рукой, то есть жестом, идущим от сердца. Дама слегка приседала, потупив глаза. Потом танцоры, изящно выгнув руки, касались друг друга самыми кончиками пальцев — тут по русской стороне стола прокатывался сдавленный вдох: срамота. Царь с царицей этого не слышали, смотрели не на мрачные боярские физиономии, а друг на друга и улыбались блаженными улыбками.
Зато Ластик наслушался всякого. Ропот, начавшийся еще в день свадьбы, звучал все громче, почти в открытую.
— Испокон веку такого непотребства не бывало, — говорили бояре. — Псами на пиру Иоанн Васильевич нас травил, это да. Бывало, что и посохом железным осердясь прибьет. Князя Тулупова-Косого из окошка выметнул, для своей царской потехи. Но чтоб, обрядясь в немецкое платье, с царицей непотребно скакать?
— А может, царь вовсе не Иванов сын? — пропищал чей-то голос, явно измененный, но Ластик узнал — Мишка Татищев, думный дворянин.
На опасные слова со всех сторон зашипели: «Тс-с-с». Ластик и не оборачиваясь знал — это они его, царева брата, стерегутся.
Помолчат немного, и снова за свое.
— Гляди, княже, телятину подали, — брезгливо скажет один. — А хрестьяне православные телятины не едят.