– Теперь ее привлекательность потяжелела килограмм на пятнадцать. А почему «Кай»? – спросила Анжелика. – Он же вообще-то Иннокентий. Можно было бы Кен…
– Кен – слишком по-американски. Он сам выбрал. Кай – из «Снежной королевы» Андерсена. Странник по звездам с берега северного моря, игравший льдинками в вечности, забывший свое прошлое. По-моему, очень романтично…
– Пожалуй, хотя отчетливо попахивает твоей, а не его фантазией. И кому уготована роль Герды?… Расскажи мне о нем. Что с ним было за эти годы? Что он такое теперь?
– Он очень сильный, по-своему умный и совсем не несчастный, – объяснил Олег. – В строгом медицинском смысле называть его нормальным человеком, наверное, нельзя. Речь у него так полностью и не восстановилась. Тут, конечно, очень помешало то, что я его тогда увез из России, и ему пришлось сразу привыкать к испанскому, английскому…
– Ну, это трудно, конечно, но все же – жизнеспособно, – пожала плечами Анжелика. – А вот если бы ты его не увез, здесь его просто убили бы или, в крайнем случае, изувечили…
– Да, разумеется, – кивнул Олег. – Он закончил там специальную школу для глухонемых…
– Почему для глухонемых?! – изумилась Анжелика. – Он же слышит не хуже любой собаки!
– После приезда он, естественно, ничего вокруг не понимал и не почти не мог говорить, даже по-русски. Культурный шок. Я посоветовался по его поводу с тамошними психиатрами, и один из них – темпераментный латинос – дал мне дельный совет: обучить Кешку универсальному языку жестов, как обучают глухонемых детей. Традиции имплантации в общество глухонемых людей есть в каждой стране – сказал он. А потом, мол, поглядим. Я посоветовался с самим Каем и он воспринял эту идею на ура. Говорить жестами ему очень нравилось с самого начала пребывания в городе. Я нашел соответствующую школу в Мехико и устроил его туда. Он обучался великолепно, учителя просто не могли им нахвалиться. А учитывая, что он слышал всех окружающих, а я сначала старался говорить с ним по-английски, чтобы приучить его к международной речи… В общем, года через два-три он уже великолепно понимал испанский, умел на нем читать и писать, и кое-как понимал английскую речь, если говорил не носитель языка. В это же время он закончил школу для глухонемых. Мексика – страна еще более изворотливая, чем Россия. В Университет на исторический факультет Кай поступал как глухонемой. Мы все врали, что он не слышит, но умеет читать по губам. В кабинетах чиновников я в красках рассказывал сериал про его происхождение (Тарзан, льды, волки, Петербург, русская мафия), они качали головами, цокали языками, охали, ахали… В конце концов отыскали какую-то квоту для инвалидов и приняли его на бесплатное место и фактически без экзаменов. Проучиться он сумел только два года, потом – ушел. Не мог высидеть на лекциях, не успевал конспектировать. Не мог прочитать нужное (очень большое) количество исторической литературы. Не мог общаться со сверстниками, жить студенческой жизнью. Я не стал его заставлять. Что поделать, если ему – не дано? Потом он работал со мной в экспедициях. Я его, конечно, кое в чем поднатаскал, но многое в нем было от природы, точнее, от предыдущих этапов биографии. Прекрасный проводник, очень надежный товарищ, очень внимательный археолог-практик, на замечательном уровне – археологическая интуиция, иногда просто пальцем указывает, где нужно копать и – угадывает. У меня у самого такое появилось только лет через пятнадцать после начала работы в раскопе. Плюс, конечно, его прямо-таки невероятное чутье на лес и всяческую опасность. Несколько раз он фактически спасал жизни моих людей. Один раз и меня самого – тоже…
– Замечательно. Стало быть, не зря ты с ним столько возился… У тебя там, в Мексике, есть дети?
– Нет, – ответил Олег. – Только Антонина. И Кай. Но он, скорее, младший товарищ.
– А что же с его памятью?
– Я не считал нужным торопиться. На него и так слишком много всего свалилось за короткий промежуток времени. Шутка ли сказать? Ведь не случайно же он все это забыл – понятно, что мозг защищается. Ну я и боялся, как бы у него мозги не перегрелись. Да и говорить он почти не мог. Хотя еще в Мексике все тот же психиатр, который про глухонемых посоветовал, мне сказал: для того, чтобы была такая жуткая многолетняя реакция с полной амнезией, должно быть что-то еще, кроме перевернувшейся лодки. Слишком уж устойчивая, как выяснилось впоследствии, личность, чтобы мозг так долго прятался от уже известного Каю факта гибели родных. Но я не теребил его.
А потом он наловчился говорить по-английски, я поднакопил денег и в прошлом году мы поехали в Цюрих, к тамошним психоаналитикам. Анализ длился всего три месяца (это очень мало по тамошним меркам). Потом Кай от него отказался. Поскольку платил за все я, да и англоязычный Кай все-таки производит впечатление существа не до конца вменяемого, этот психоаналитик согласился со мной побеседовать. И сказал мне следующее: травма и амнезия Кая связана не с самой перевернувшейся лодкой, а с выбором, который пришлось сделать девятилетнему мальчику. Дело в том, что, когда лодка перевернулась, отца, по-видимому, ударило не то бортом, не то веслом, он сразу потерял сознание и утонул. А Кешка и его мать всплыли и держались на воде. Мать держала на плаву трехлетнюю сестру, которую она не выпустила в момент катастрофы. Кай уже и тогда был не по годам силен и прекрасно плавал. Он мог не только доплыть до берега, но и спасти девочку. Или попытаться спасти мать. А главное – он должен был сделать выбор…
– Боже мой… – прошептала Анджа.
– Вот именно… – откликнулся Олег.
Некоторое время оба молчали.
– И что же произошло дальше? – наконец, спросила женщина. – Он вспомнил?
– Об этом мы можем только догадываться. Погибающая мать, только что потерявшая мужа, скорее всего, повинуясь материнскому инстинкту, умоляла сына спасти дочь. Он… мне даже трудно представить себе…
– Так что же с девочкой?
– Я же сказал: мы можем только догадываться, что он теперь вспомнил и знает. Скорее всего, он вытащил девочку на берег, но не сумел ее выходить. Она, наверное, умерла у него на руках от переохлаждения или еще чего-нибудь в этом роде. Ведь три года – это очень мало. А мать он оставил погибать в волнах…