Офицер? — одному из «старшаков» надоело слушать наши препирательство и он потянул за ремень своё стреляющее копьё.

— Не советую. — я одним плавным движением вытянул из под пальто свои большие пистолеты и показал их солдатам, после чего сложил руки спиной.

— Офицер? — уже без прежней агрессии, оставив в покое своё оружие, вновь лаконично задал вопрос «старшак», с, только что мною замеченными унтерскими лычками на погонах.

— Революционер, эсер. — Мрачно признался я:- А вы кто такие? Дезертиры?

— Да не Боже мой! — испуганно осенил себя крестным знамением молодой:

— Мы патруль.

— Ты эти сказочки, молодой человек — усмехнулся я: — будешь рассказывать своим детям на завалинке, если жив останешься.

— Это почему я живым не останусь? — обиженно буркнул молодой солдат.

— Врёшь слишком много. И можно нарваться на человека, не такого доброго, как я. Ну какой из вас патруль? Да и кто вас патруль мог отправить? Так что думаю, что вы самые настоящие бегунки.

— Ты товарищ не того, не бузи. — унтер провел пальцем по темным усам: — Мы самые, что ни на есть революционный патруль.

— Знаешь что, паря? В первую революцию, в пятом году, в Москве, на Красной Пресне, такие же как, вы красавцы из Питера, приехали, при таких же погонах, как у вас. А потом артиллерией все баррикады разбили, товарищей моих, кто живой ещё оставался, штыками всех перекололи. Ты думаешь, что мы что-то забыли? А сейчас, когда царя убили, все лезете, друг друга отпихиваете, все в революционерами сразу оказались. — я передернул плечами, на миг вновь показав свое оружие.

— Товарищ, ты не злись. Мы при той революции землю пахали и вообще, считай, что мы пролетарии от земли. — как-то заволновался усатый унтер, подмигивая, как ему казалось незаметно для меня, третьему товарищу, что добил в одно рыло самокрутку, а теперь флегматично кушал семечки, заваливая мостовую вокруг себя густым слоем шелухи и не обращая внимания на отчаянные сигналы своего приятеля.

— Не, ну если вы из крестьянствующих слоев, товарищи, то наша партия эсеров к вам относится со всем уважением, а решение земельного вопроса считает архиважнейшим из стоящих перед новой Россией. А с учетом позиции нашей партии, что уважаемый защитник Родины — унтер перестал косится на мои пистолеты, а выпрямился и приосанился: — должен получить надел больше, чем тот, кто не встал на защиту нашей родины. Правильно я говорю, товарищи?

Товарищи — защитники одобрительно загудели.

— Но вы же понимаете, товарищи, что до того, как делить землю, надо решить германский вопрос?

— Мы под пулеметы идти не желаем! — защитники твердо обозначили рамки своего участия в победоносной войне: — На хрена мне надел повышенного размеры, если меня как собаку в чистом поле захоронят, возле немецкой колючки.

— А кто вам сказал, что надо на пулеметы идти? — изумился я: — Пусть французы да американцы на пулеметы идут, раз им так нравиться в боях за какой-то домик лесника сто тысяч солдат терять.

— Сто тыщь?! — поразился малой: — Эва как!

— Нам товарищи надо в окопе твердо стоять и не давать германцу дальше продвигаться, чтобы ему не пяди земли нашей больше не досталось.

— Да мне до той земли дела нету. — прорезался злой голос третьего солдата, что доел семечки: — у меня деревня под Саратовом. Что мне до земли под Уманью. Почитай до моей хаты германцу еще тыщу верст идти. Он в жизни не дойдет.