– Не соперник? – выплюнула она, дрожа от ярости. – Меня лично обучал принц Наун!
Мунно громко расхохотался, запрокинув назад голову. Выпирающий кадык на мощной шее задвигался, почему-то привлекая внимание Кымлан. Она еще больше разозлилась – теперь уже на саму себя – и уставилась в пол, чтобы скрыть свои эмоции.
– Наверное, он слишком сильно оберегал свою Избранную, опасаясь, что она покалечится. – Мунно приблизился к ней и наклонился, уперев ладони в колени. Внезапно его лицо оказалось так близко, что Кымлан инстинктивно отстранилась. Дикие черные глаза мохэсца вызывали у нее в душе смесь страха и, как ни странно, желания обуздать дикаря. Стереть с его наглого лица отвратительную усмешку и показать, что он – ничто по сравнению с достойными воинами Когурё. И с ней.
Мунно внимательно разглядывал Кымлан, совершенно не стесняясь своего интереса.
Мунно медленно выпрямился и равнодушно произнес:
– Советую поспать. Лекарь предупредил, что еще несколько дней тебе нужен покой. Если не хочешь, чтобы рана открылась вновь, ложись и не делай глупостей.
С этими словами он откинул темно-красную ткань, которая отделяла его спальню от остальной части дома, и скрылся на своей территории, оставив Кымлан в полном раздрае. Слушая тихое шуршание за ширмой, она терзалась тяжелыми мыслями.
Негодник Чаболь поступил отвратительно. И его не могло оправдать даже желание спасти ей жизнь. В какое ужасное положение он поставил своим письмом принца Науна! Его Высочество наверняка считал Кымлан погибшей и уже горько оплакивал ее и бойцов, которых потерял в походе. Но Мунно, не зная истинного положения дел в Когурё, даже не предполагал, что это был блеф. Чаболь сильно преувеличил значение Кымлан для правящего дома. Пророчество, произнесенное придворной шаманкой в день рождения Кымлан, никто не воспринял всерьез. Все ждали появления великого героя, но в ту ночь родилась Кымлан – дочь начальника дворцовой стражи.
Разве могла женщина принести мир и закончить кровопролитные войны? Просто немыслимо!
Министры разочарованно вздохнули и решили, что шаманка ошиблась. Они забыли о пророчестве и вернулись к своим делам.
Однако Кымлан ни на секунду не забывала о тех роковых словах: «В ночь, когда Черный дракон поглотит Луну, из огня родится дитя, которое станет спасением для народа Когурё». Она вспомнила ту роковую ночь, когда едва не погибла, стоило увидеть свет, и большой уродливый шрам на левой ноге протяжно заныл, вторя ее переживаниям.
Это проклятое письмо разбередит душу принца ненужными волнениями, потому что она точно знала, что Владыка не вернет дань ради сохранения жизни глупой девчонки, возомнившей себя великим воином.
Измученная горькими раздумьями, Кымлан наконец задремала.
Время шло, и Кымлан уже потеряла счет дням, проведенным в заточении. Позабыла, как выглядит солнце, трава, небо и деревья. Она томилась в подземелье, ужасаясь, как мохэ могут жить в этих погребах. Здесь было сухо и тепло, но ей не хватало воздуха, простора и свободы. Почти до рассвета она куталась в грязную, пропитанную кровью и по́том одежду, и пыталась хоть ненадолго забыться болезненным сном. Рана на плече довольно быстро зажила, но сердитый Даон все равно продолжал ежедневно приносить ей отвратительное пойло, которое называл лекарством. Кымлан морщилась, кривилась, но послушно пила. Несколько раз к ней приходил сгорбленный, худой старик, обвешанный какими-то странными амулетами, чтобы промыть и перевязать рану, бормоча что-то под нос.
Все ее мысли были в родном Когурё рядом с принцем Науном. Она извелась, переживая за господина, сердце которого сейчас наверняка разрывалось от невозможности спасти ее. В его чувствах она не сомневалась ни капли – знала, что любовь принца к ней хоть и запретная, но настоящая.
Бесконечными ночами она вспоминала родительский дом, отца и Дерево рода на вершине холма, куда она ходила, когда ее одолевали сомнения или тяжелые думы. Отец говорил, что этот дуб посадил еще великий государь Мухюль Тэмусин четыреста лет назад, и все женщины в роду ее матери ходили к нему молиться за своих мужей и сыновей, ушедших на войну. По его словам, древо всегда слышало молитвы нуждающихся и хранило любимых от бед. Кымлан так привыкла в это верить, что сроднилась с Деревом, выговаривая ему все свои тревоги и спрашивая совета, как у доброго друга.
Когурё… Родная земля, которая воспитала ее смелой, непреклонной и полной гордости за свою страну. Все когурёсцы, от мала до велика, чувствовали прочную связь с землей, на которой родились и выросли их предки. Она, как и то четырехсотлетнее дерево, вросла в их души и пустила корни глубоко в их сердцах, навеки привязав к себе. Когурё – воинственное, мощное царство, наводящее ужас на соседние племена и маленькие государства, – не знало поражений и всегда отстаивало свое право владеть тем, чем пожелает.
И вот какая досада: Избранная Небесами вдруг стала пленницей некогда завоеванных варваров…
Кымлан злилась, до боли стискивала зубы и комкала истертое покрывало, которое ей выделил Мунно в качестве одеяла. У нее было только два пути: либо умереть, либо сбежать. Оставаться в плену было невыносимо. Однако где-то в глубине души она была благодарна сыну вождя за то, что он оставил ее у себя и, в общем-то, относился к ней с уважением. Конечно, он скорее просто жалел женщину, попавшую в беду, но для Кымлан в ее положении этого было достаточно. Да и еда, которую два раза в день приносил Даон, была куда лучше той отвратительной похлебки, которую она ела в клетке с Чаболем. Но сердце ее рвалось от неизвестности, и она не прекращала придумывать план побега.