Другой частью рассудка думал: с пулей в сердце ты можешь прожить еще десять секунд, но ты все равно мертвец.
(Одна.) Обезболивающее действие адреналина кончилось, уступив место невыносимому жжению, которое заставило его прижать руки к груди, зажмурить глаза и закусить губы. Какой-то частью рассудка думал: нет. (Две.) Хлынула кровь, резко понизилось давление, и он рухнул на колени в мокрую траву. Крепче прижал ладони к ране и какой-то частью сознания еще успел ощутить теплоту струи, которая сочилась сквозь рубашку и попадала на пальцы. Подумал: мама. (Три.) Ягодицы перевесили, он сел на корточки, тем самым сместив центр тяжести, и голова откинулась назад. Он попытался крикнуть, но в горле что-то забулькало, как при полоскании: то ли кровь, то ли дождевая вода. Какой-то частью рассудка думал: нет, нет, сейчас я встану. (Четыре.) Сердце сжимается. Тупое ощущение пустоты, неподвижной, тусклой, глухой, всеобъемлющей. (Пять.) Только боль, ни мыслей, ни движений, одна только боль: сильная, острая, режущая, – боль, одним словом. (Шесть.) Опять понижение давления: позвоночник сгибается, голова падает на грудь. Руки безвольно повисли, ладони касаются травы. (Семь.) Осталось меньше энергии, чтобы чувствовать боль. Ледяной дождь, бьющий в затылок, пробуждает сознание. Какая-то часть его включена: как я могу, я здесь, я думаю, я чувствую, как я могу. (Восемь.) Голова тяжелеет, клонится вперед. Губы кривятся в гримасе, искажающей лицо. Он думал. (Девять.) Голова еще ниже, ко лбу прилипают мокрые былинки. Он думал: жаль… (Десять.) Лбом коснулся земли и пропал в шелестящей белизне, будто нырнул в море травы, и подумал: все кончается. Подумал: в самом деле. Подумал: здесь.
– Ну, знаешь, Негро… Слыханное ли дело, чтобы офицер полиции, применив огнестрельное оружие, рисковал свалиться с воспалением легких.
– Давай-давай, Сарри, издевайся, пусть она злится, бесится… Того гляди, поставят ее над тобой начальником, тогда и попляшешь. Что тебе светит, Грация? Повышение?
– Я не знаю…
– Конечно повышение. Перестрелка с опасным преступником… Кажется, ты даже не была при исполнении. Глянь-ка, ранение…
– Матера, это ссадина, ее залепили пластырем.
– Как это ее поставят начальником, если у нее нет диплома. Она – старший инспектор, ну, будет главным, как максимум.
– Получай диплом, станешь комиссаром.
– Мне не дается учеба.
– Ну, так пусть тебя устроят как следует. Возвращайся в Палермо, в Управление по борьбе с мафией. Нет, лучше в Scico. Пусть тебя определят на такое место, где можно сделать карьеру.
– Куда же она денется из Болоньи. Она в положении.
– Это правда? Грация, это правда?
– Я не знаю.
– Ты сделала тест?
– По мне, так сделала. Говорю тебе: она в положении.
Тест она так и не сделала, некогда было. Коробочка до сих пор лежала в кармане куртки. Когда Грация прекратила вопить под дождем, она рухнула на колени и какое-то время оставалась так, пока вновь не обрела способности думать. Тогда она села в фургон и поехала за подмогой, потому что радиопередатчик на приборной доске не работал на этом горном перевале. Но прежде пришлось перевернуть Витторио, извлечь у него из кармана ключи. Патруль карабинеров из Ронкобилаччо задержал насквозь промокшую, босую девицу, которая уверяла, что она – инспектор полиции и только что застрелила собаку, питбуля. Ее отвезли в пункт «скорой помощи», а уже туда явились Матера с Сарриной. Карлизи настоял, чтобы Грация сразу же пришла в оперативный отдел: он хотел знать хоть что-нибудь, прежде чем на него насядут мэр, судья, журналисты; а утром еще предстоит составлять рапорт – пожалуйста, приезжай: я, конечно, понимаю, что тебе довелось пережить, но история получилась простая. Питбуль похитил ее, чтобы все поверили в его смерть. Ей удалось освободиться, и она выстрелила первая, сама не зная как. Психолог и все прочие ничего не поняли насчет Питбуля. Какое там – выйти за пределы молчания. Нет, он собирался войти в молчание, только с другой стороны, и продолжать свое дело. Может быть, это ему нравилось, а может быть, он не умел ничего другого. Ей не обязательно его понимать. Она его поймала.
На этот раз Грация позволила подвезти себя до дому. Саррина под руку провел ее по двору, а Матера открыл дверь.
– Сама поднимешься?
– Ах, боже мой…