И самый последний. Потом этот ублюдок похитил Ребекку, и все пошло к чертям.
Я посадил носорога обратно на кровать и разложил вокруг него банду разноцветных плюшевых медведей. Сунул руки в карманы. Пожал плечами:
— Ну, вот как-то так…
Доктор Макдональд поставила фотографию обратно на тумбочку.
Молчание.
Я откашлялся:
— Нам, наверное, пора.
Звук от дворников на ветровом стекле был такой, как будто кто-то тер по нему воздушным шариком. Туда-сюда, оставляя на стекле грязные разводы там, где дождь отказывался выполнять свои обязанности. Скрип-скрап, скрип-скрап.
Доктор Макдональд заерзала на своем кресле:
— Конечно, в этом не было никакой
И опять по новой, снова и снова, и так всю дорогу до Данди. А снаружи — дождь, дворники скрипят и мотор рычит, и все это перерастает в головную боль, которую любой сейсмограф, мать его, может засечь на другом конце света.
В пелене дождя замаячил зеленый дорожный знак — «Олдкасл 5».
Слава Тебе, Господи.
— …и поэтому, когда я повернулась и указала ему на то место, куда был сделан укол — его не было видно из-за укусов на груди, — я подумала, что он сейчас вот-вот взорвется, просто бах — и всё, прямо на том самом месте…
По крайней полосе проревел громадный восемнадцатиколесный трейлер, и старенький «рено» закачался на рессорах, захваченный мощной воздушной струей. Ветровое стекло залепило грязными брызгами из-под колес.
— …в том смысле, что психологически это было именно то самое место, куда следовало смотреть, но поди попробуй даже попытаться сказать
И опять, снова и снова.
Я вцепился в рулевое колесо — представил, что это ее горло, и
— Эш?
А я все давил и давил.